Грехи наши тяжкие (сборник)

Лукин Евгений Юрьевич

Естественно, что, стоило схлынуть первому потрясению, Оборышев почувствовал себя оскорблённым. Нет, но как вам это понравится: опять он весь в экскрементах, а она вся в белом! А уж наивное восклицание Светы и вовсе уязвило до глубины души. К счастью, Мстише хватило ума обиды своей не выдать и покорно испить горькую чашу до дна.

Светлана утешала мужа весь вечер, так что в конце концов он чуть ли не сам уверовал, будто поразившее его безобразье вызвано скорее профессиональными, нежели бытовыми проступками.

На

следующее утро позвонил Авениру, сказался больным. Телефон отключил. Пил и смотрел телевизор. Вчерашний сюжет муниципалка прокрутила трижды. В полдень благолепный Вожделея и неподобный Оборышев возникли в столичных новостях.

А ближе к вечеру за Мстишей пришли.

* * *

Визитёров пожаловало двое, оба в штатском. Судя по их обличью, с истиной они тоже ознакомились: у той страхолюдины, что повыше, были глаза маньяка и рот садиста; у той, что пониже и потолще, – жабья физия похабника и сластолюбца.

Слава богу, Светлана к тому времени ещё не вернулась с работы.

– Как же это вы? – посетовал маньяк и садист, устремляя на Оборышева ласковый взор и словно бы видя уже собеседника в пыточной камере. – Опытный вроде работник – и так подставились…

Голос его показался знакомым.

«Подставился?.. – жёлчно подумал Мстиша. – Нет, ребята, не подставился – это я вас всех подставил! А то что ж мне, одному пропадать?..»

– В суд на вас подают.

– Кто?

– Вам всех перечислить?

– А-а… по какой статье?

– Да мало ли! За нанесение ущерба деловой репутации, за причинение вреда здоровью, за оскорбление чувств верующих…

Похабник и сластолюбец помалкивал с матерным выражением лица. Садист продолжал:

– Где вы раскопали вообще этого вашего Вожделею?

– Нигде. Сам пришёл.

– Но кто-то же его к вам направил?

– Авенир Аркадьич. Порекомендовал воткнуть в курьёзы…

– Вот как? – Двое переглянулись. – Ну, с Авениром Аркадьичем разговор будет отдельный. А вот вы…

– А что я?

– Нет, но предварительную-то беседу вы с Вожделеей проводили? И что же, не заметили после этого изменений в собственной внешности?

– Знаете… в зеркало я смотрюсь редко…

– Не свисти! – неожиданно посоветовал похабник и сластолюбец. – В зеркало он не смотрится! А в гримёрке?

– Даже и в гримёрке! Нет, ну… заметил, конечно, что скверно выгляжу…

Заврался, запутался, приуныл.

– Шуму много? – спросил он в тоске.

– Не то слово! С двенадцати часов народ как с цепи сорвался. Уровень преступности в два раза сиганул…

– Почему? – Мстиша оторопел.

– Красивых бьют.

– За что?!

– За то, что красивые!

Судорожным движением Оборышев выхватил сотовый телефон, но был пойман за руку.

– Кому?

– Жене!

– Она что? Тоже…

– Да!

Хватка разжалась. Связаться со Светой, впрочем, не удалось –

шли короткие гудки. Застонав, Мстиша спрятал сотик.

– Собирайтесь, – сказали ему.

– Куда?

– К ответу, – исторг садист, осквернив и без того циничную мордень кощунственной ухмылкой. – Крови вашей жаждут…

– Ну да, конечно… – окончательно угасая, горестно помыслил вслух Мстиша. – Политики… бизнесмены…

– Политики? Бизнесмены? – хмыкнул маньяк. – Бизнесмены – это ещё полбеды. Да и политики тоже: как были уроды – так уродами и остались. А вот жёны олигархов…

– Ох-х… – болезненно выдохнул Оборышев.

– Вот именно, – мрачно подтвердил собеседник.

* * *

Привезли Мстишу отнюдь не в полицию, как он ожидал, и даже не в ФСБ, а прямиком в областную Думу. В небольшом зальце с идеологически выдержанной потолочной лепниной собрались жаждавшие крови Оборышева. Повеяло картинами Босха, в частности – «Несением креста». Утешало лишь то, что за овальным столом не восседало ни единой разгневанной мегеры – сплошь мужской пол. Надо полагать, жёны олигархов, не решаясь теперь показаться в свет, взамен прислали своих адвокатов, мерзости чьих образин давно уже ничто не могло повредить.

– Вот, пожалуйста, – сказал конвоир, придерживая Мстишу за локоток. – Первый виновник, прошу любить и жаловать…

И началось беснование. Все вскинулись, все обрушились с угрозами, самой мягкой из которых было увольнение. Оборышев только успевал облизываться да озираться.

Наконец главный Квазимодо, подозрительно смахивавший на губернатора, треснул ладонью по столу – и всё смолкло.

– Как такое, понимаешь, могло случиться? – мёртвым голосом осведомился он в мёртвой же тишине.

Ну точно – губернатор.

Пришлось поведать историю с самого начала, по возможности перекладывая ответственность на плечи отсутствующего здесь Авенира Аркадьича. Поначалу Мстише казалось, что участников пандемониума, обсевших овальный стол, он видит впервые, однако мало-помалу из жутких личин начинали вытаивать знакомые черты. Вскоре он угадал почти всех. Элита. Побитый градом цвет общества.

– И как теперь, понимаешь, быть? – угрюмо осведомился главный Квазимодо, дослушав Оборышева.

Тот заискивающе улыбнулся и беспомощно развёл руками.

Губернатор засопел.

– Как шкодить, – ворчливо упрекнул он, – так все, понимаешь, горазды, а как отвечать, так, понимаешь… Что скажешь, Олег Аскольдыч?

И посмотрел на садиста и маньяка. Оборышев вздрогнул и тоже уставился. Олег Аскольдович? Ни-че-го себе! Вот это его перековеркало…

– Я связался с нашей епархией, – сухо доложил тот. – Владыка тоже склоняется к мысли, что нас постигла Божья кара…

– Кого? Меня? – взревели за столом. – Ты за базаром-то – следи! Знаешь, сколько я на храм пожертвовал?