Грехи наши тяжкие
Шрифт:
Комиссия приехала — инструктор обкома, старший зоотехник, еще кто-то. Егорова не было — обещал приехать позже. Он объявился, когда комиссия уже завершила работу. Приехал веселый и очень занятый. Говорит Долгачевой: «У меня всего лишь два часа свободного времени. На какую ферму я могу съездить, поглядеть, как у вас идет зимовка?»
Екатерина Алексеевна была удивлена, но ничего не сказала. «Может, так надо? — подумала она. — Люди все до него высмотрели. Председателю комиссии беглого осмотра достаточно».
Поехали они в «Рассвет», на новый комплекс.
Егорову фермы понравились: тепло, сухо,
Вернулись.
Долгачева, как положено, собрала бюро — послушать, что скажут члены комиссии. Впечатление у всех было хорошее, и Егоров остался доволен.
Приехав в обком, Екатерина Алексеевна первым делом заглянула в сельхозотдел, посмотреть проект решения. Однако увидев Долгачеву, Егоров стремглав шмыгнул мимо, в коридор.
«Что это он? — подумала Екатерина Алексеевна. — Или не узнал?»
Читает она проект: с первой и до последней страницы — все в черном свете.
Бросив бумагу на стол, Долгачева побежала искать Егорова. Она хорошо знает его. Это совестливый человек, не чета Штыреву. Он работает в сельхозотделе давно, с самого начала. Но в его характере есть одна не очень симпатичная черта — мягкотелость. Он не пойдет против и не скажет правду человеку, который выше его по положению. Все: «Есть!», «Будет сделано!» — вот слова, которые он чаще других говорит.
Егоров тихий, исполнительный. Но он все знает. Его за глаза называют «ходячей энциклопедией». Он, например, помнит название всех колхозов и совхозов в области, и кто их возглавлял с самого начала, и кто теперь; помнит численность скота в хозяйствах — да мало ли чего он помнит!
Такой человек в обкоме очень нужен.
Екатерина Алексеевна знает все закоулки, почти тут же находит Егорова.
— В чем дело? Откуда вы все это взяли?
Потупив глаза, Егоров отвечает:
— Вы не ругайте меня, Екатерина Алексеевна. Так сверху велено.
«Ну ладно», — думает Долгачева.
Взвинченная, озлобленная — она идет в приемную малого зала, где назначено заседание бюро обкома.
Началось бюро.
Батя сидит на своем обычном месте, с краю стола. Он усталый на исходе года, конечно, работы у него много. В отпуске он еще не был. Начинает бюро без обычного своего юмора: объявил повестку дня, попросил Долгачеву на трибуну — и все.
Екатерина Алексеевна идет через весь зал. Она-то знает, что через минуту разразится скандал. Но все ничего не подозревают.
Долгачева поднялась на трибуну.
Она смотрит в зал, а потом — на Батю, стараясь по улыбке его, по жесту уловить настроение. Но Батя молчалив, замкнут; большая голова склонилась на ладонь, сложенную лодочкой: приготовился слушать. Батя чем-то недоволен, а скорее всего, устал. Бесконечные кампании — то уборка зерновых, то засыпка картофеля — вконец издергали его. Осталось только утрясти дело с зимовкой скота — принять постановление, которое бы вскрывало недостатки и мобилизовало бы народ на их исправление, — и Батя уедет в отпуск.
Екатерина Алексеевна понимает все это. «Только почему выбор пал на Туренинский район?»
Возмущалась, но держалась спокойно. Доклад у нее был заранее написан, продуман, и, как ей казалось, продуман хорошо. О доярках Долгачева говорила с юмором:
— Мы установили, что все самое лучшее райпотребсоюз везет дояркам. Прямо на
Говорит, а сама глядит на Батю.
Батя не смеется. Не подымая головы, спрашивает обычное:
— Есть вопросы?
Вопросов не было.
Тогда Степан Андреевич задает вопрос сам:
— Сколько в районе на откорме крупного рогатого скота?
Екатерина Алексеевна сказала. Батя спросил и про свиней: сколько, мол, свиней в районе?
Долгачева и о свиньях сказала: сколько всех и — по весовым категориям.
Батя уткнулся в бумагу, небось справку отдела читает.
Тогда на выручку первому поспешил Штырев.
— Вот, Екатерина Алексеевна. — Он постучал карандашом по проекту постановления, лежащему перед ним. Постучал, чтобы привлечь к себе внимание. — тут в докладе сказано, что у вас в районе все хорошо. А почему район сдает скот на мясокомбинат с опозданием?
— С каким опозданием? — спрашивает Долгачева.
— По графику вы должны поставить скот десятого, а привезли одиннадцатого.
— Слава богу, что сдали одиннадцатого! — вырвалось у Екатерины Алексеевны. И она уже другим тоном добавила: — Сельское хозяйство — это вам, товарищ Штырев, не аптека: по часам его не распишешь.
Все посмеялись, разумеется, над товарищем Штыревым.
Больше вопросов не было. Егоров стал зачитывать справку отдела. Читал долго, нудно, всех уморил. Его справка совершенно не вязалась с докладом Долгачевой.
Стали обсуждать.
Выступали работники отдела. Как ни старались они провести линию — обсуждения доклада не получилось.
Тогда Батя поднял голову и спросил:
— У кого есть что добавить?
— У меня есть! — крикнула Долгачева и, не дожидаясь разрешения, снова поднялась на трибуну.
— Мне совершенно непонятно, — заговорила Долгачева высоким, требовательным голосом, каким она ни разу не говорила на бюро. — Мне непонятно, почему в проекте постановления по моему докладу все поставлено с ног на голову. Все искажено! Кому это надо? — ответьте мне! Такое постановление не мобилизует работников ферм. Оно отбивает руки. Ни одного доброго слова о доярках, о рядовых тружениках. Откуда взялись те недостатки, о которых докладывал товарищ Егоров? Ведь в районе членам бюро райкома он говорил совершенно обратное. И вообще, вместо того чтобы плодить бумаги, которые никому не нужны, отдел помог бы нам получить комбикорма. Осенью наши хозяйства сверх плана сдали тысячу тонн зерна в обмен на отрубы. Зерно сдали, а комбикорма до сих пор не получили.
— Вы все попрошайничаете! — подал голос Штырев. — Надо свои корма иметь. У государства просить легче всего. А где оно их возьмет? Есть районы и похуже вас — да не просят.
Долгачева опешила: она в попрошайку превратилась.
— Я всегда считала, что попрошайка — это тот, кто просит чужое. А я прошу… нет, я требую свое! В обмен на комбикорма колхозы и совхозы района сдали зерно. Однако до этого времени район не получил ни грамма комбикормов, хотя зима в разгаре. Как я буду глядеть в глаза руководителям хозяйств? Ведь уговаривала их от имени государства продать излишки зерна. Если мужики будут обмануты, они никогда больше не дадут пшеницу. Они сведут ее на корм скоту — и все.