Греховная связь
Шрифт:
— Теперь уже недолго, — подбодрила она себя. — Совсем недолго!
Хозяин, которого трудно было удивить, тем не менее бросил изумленный взгляд на диковинного посетителя.
— Комнату? На одного?
— Да, на одного. — Черт, с этим каши не сваришь.
— Насколько?
— Ненадолго.
— Насколько ненадолго?
Вот тупая башка, подумала она, теряя всякое терпение. Вслух же вполне мило уточнила:
— Может, на ночь. Может, на две или на три. — „И что ты нос суешь, миляга, можно подумать, что в твоем клоповнике очередь на комнаты?“
— О’кей. Номер пять. За ночь вперед, само собой. И будьте добры
— Разумеется. — Она взяла ручку и написала в регистрационной книге: „мисс Алли Калдер“.
„И ЕГО ДОЧЬ АЛЛИ“…
Склонив голову, Роберт молча стоял перед могилой Джима Калдера и его дочери, отдавшись тяжелой, всепоглощающей скорби. Все утраты его жизни словно расплавились и слились в одну скорбь по Алли: потеря надежды еще мальчонкой, когда все непосредственное, все радостное было выбито из него родителями, учителями и сестрой. Потом потеря родителей, причина всех его горестей и угрызений, первородный грех, за который должно было подвергнуться наказанию.
Одна за другой эти потери проходили перед его внутренним взором. Утрата юности, закончившейся в день гибели родителей. Утрата собственной жизни, когда он отказался от права на свободный выбор и решил служить Церкви во искупление вины за смерть отца. Тщательно, шаг за шагом проводил он ревизию своей жизни, хотя душа его от этого невероятно страдала. Его некогда цельная натура была разрушена, он занимался делом, в котором давно уже разуверился; он утратил веру, а с ней и свое лицо и, наконец, главная, худшая из худших и последняя потеря — Клер.
Алли — Клер — где кончалась одна и начиналась другая? Или Алли была фантазией, сном в летнюю ночь, кратким эпизодом в долгой, как жизнь, любви к Клер? В сгущающихся сумерках перед ним живо возникло лицо жены — миловидное, слишком бледное последнее время, темные волосы отброшены со лба нетерпеливой рукой, нежность ее кожи, ощущение ее женственного тела… она была настолько реальной, что, казалось, протяни он руку в полумрак — и можно было бы прижать ее к себе.
А где же Алли — где его другая любовь? Он искал ее, о, как он искал ее все эти последние одинокие и пустые дни — в молочном баре, где они впервые встретились, в церкви, где он увидел ее на похоронах Джорджа Эверарда, в брайтстоунском зале, где она танцевала с Полем в ту последнюю ночь, когда все еще были свободны, счастливы и по-настоящему живы.
И ему приходилось смотреть в глаза правде — Алли не было. Она ушла. Ее возродил для него Меррей, чтобы, как Роберт начинал теперь догадываться, он смог наконец попрощаться. Ветер крепчал, в его порывах слышны были стенанья вселенной; и он присоединил к ним свой голос в знак солидарности и простился с ней навеки.
С моря надвигался шторм, словно враждебное воинство на незащищенную страну. Отбросив всякие уловки, он стоял там, где застигла его стихия — не имеет теперь смысла изворачиваться, прятаться, бежать или попытаться искать укрытие. Первая молния, расколов мир надвое, низринулась в сердце вскипевшего огнем океана — затем вторая, третья. Это было внушительное зрелище, космический фейерверк, подобного которому он не видывал. Тяжелые капли дождя, предвестники близящегося потопа, обрушились на его неприкрытую голову. Через несколько секунд он промок до нитки.
Наконец Роберт с трудом заставил себя сдвинуться с места. Ему не хотелось домой —
Он добрался до крыльца пасторского дома и, отыскав в темноте замочную скважину, отпер дверь. Полный благодарности, он переступил порог, вошел в тепло и свет уютного, пахнущего сандаловым деревом холла и сделал шаг к лестнице, чтобы подняться наверх и сбросить мокрую насквозь одежду. В этот момент едва различимый шум на крыльце привлек его внимание. Он обернулся и увидел листок бумаги, белеющий на полу.
Он понял, что там написано, прежде, чем поднял листок. „НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ОСТАВАТЬСЯ В БРАЙТСТОУНЕ… НАЙДЕШЬ МЕНЯ НА МЫСЕ У БУХТЫ КРУШЕНИЯ НОЧЬЮ — А.“ Он рванулся к двери и распахнул ее, но никого не было видно — только неистовствовал шторм и дико отплясывал сорвавшийся с цепи ветер. Не мешкая, не задумываясь, он ринулся в бушующую стихию и вновь погрузился в ночную тьму.
38
В ночь, в ночь…
Надо было захватить плащ…
Да какая теперь разница…
Рассудок оцепенел, фиксируя только ритм собственных шагов. Роберт продвигался вниз по дороге, мокрый до нитки; где-то в глубине сознания гнездилась мысль о том, что в любой момент одна из этих чудовищных молний выберет его мишенью и с безжалостным безразличием обрушится на незащищенную голову. Однако страха не было. Он знал, что события движутся к предопределенному свыше финалу и не нуждаются в его вмешательстве.
Внизу, у подножия мыса городские пабы мигали огоньками, словно маяки добрых дел в море вселенского зла. Сидящие в их душноватом тепле и уюте брайтстоунские завсегдатаи с изумлением взирали на измочаленного штормовым ветром незнакомца, внезапно возникшего в распахнутых дверях из воющей тьмы. Только бармен, гордившийся тем, что знает всю подноготную городка, признал почетного гостя города в этом ночном пугале с прилипшими ко лбу космами волос и мокрой насквозь одежде, болтающейся на нем тяжелыми складками.
— Добрый вечер, настоятель, — бросил он с удивлением. — Чем могу служить?
Скорее усталость, чем грубость заставила Роберта говорить напрямик, без обычных вежливых реверансов. Однако он боялся, что его вопрос вызовет недоумение и отказ.
— У вас есть машина, которой я мог бы воспользоваться?
— М-м-м… — Как любой хозяин кабачка Билл Прайс построил свою карьеру на жесткой шекспировской заповеди: „Не занимай и не ссужай [29] “. Но в требовательных, будоражащих, горящих каким-то необычным огнем глазах, сверлящих его насквозь, было что-то такое, отчего лукавое жизненное кредо Билла впервые пошатнулось.
29
В. Шекспир. „Гамлет“. Акт первый, сцена третья. Пер. с англ. Б. Пастернака.