Греховная связь
Шрифт:
— Время, Джоан, — единственное, что мне нужно. Дай мне немного времени!
— У тебя нет времени! У тебя нет времени! Уж не думаешь ли ты, что я буду лгать, покрывать тебя, сидеть за одним столом с тобой и твоей женой и делать вид, что ничего не случилось, пока ты будешь ломать голову, как вывернуться? Не получится! Есть только один выход. Тот, который я тебе предлагаю. Иначе я всем расскажу, и начну с Клер, как только она переступит порог!
Клер. Нет. Он не может позволить втянуть ее в это. Лично он — он в этом был уверен — готов на все. Но он не может играть жизнью, счастьем и душевным спокойствием
Придется согласиться — по крайней мере сейчас. Это единственный способ выиграть время, которое сейчас нужно больше всего на свете. Но он в аду. И никогда, до конца жизни ему не выбраться из него.
Губы Джоан искривились в болезненной мстительной улыбке — она чуяла близкую победу. А условия ставит победитель.
— Отныне всякая связь с этой девицей прекращается, прерывается, кончается. Не разговаривать с ней, не видеть ее. Если она позвонит — кладешь трубку. Если пишет — отдаешь письмо в мое полное распоряжение. Встретишь в городе — переходишь дорогу и идешь другой стороной. Если она бросится в море с утеса — не отслужишь по ней панихиду!
Злоба ее превосходила всякое разумение Каждое слово вонзалось, словно гвоздь, в его сердце. Роберта трясло, но он не мог, не хотел плакать. Все иссохло в его душе. Ибо с безошибочным чутьем она нащупала корень его бытия и безжалостно подрубила его.
Воистину духи тьмы и разрушения вырвались на свободу в Брайтстоуне в эту ночь. Злоба удрученных наблюдателей и караульщиков, бешеная зависть одиноких душ, обреченных влачить существование в тени чужого счастья, — все требовало выхода. Яд обиды, оскорбленной и отвергнутой любви копился и готов был излиться на чью-то голову; отравляющие пары его могли погубить и невинных.
На многие годы осталось в памяти Поля Эверарда чувство беспокойства, которое гнало его в тот вечер из дома матери, где он мог бы мирно провести время и затем отправиться на боковую, как бывало тысячи раз. Это же чувство увело его из паба, где он скоротал бы вечер без особых забот и приключений, и не позволило остановить свой выбор на одной из подружек, чтобы разрядить накопившуюся горечь и неудовлетворенность. И именно это беспокойство толкнуло его в голубой „додж“ и направило в сторону дома Алли Калдер.
Почему продолжает он бегать за девушкой, которая ясно дала ему понять, что не любит его, ни капельки не интересуется им? В ту ночь после бала он поехал за ней на машине и легко догнал: высоченные каблуки не очень способствовали бегству. В то недолгое время, пока он вез ее домой, она наотрез отказалась довериться ему, хотя бы в качестве друга; и все надежды на то, что она поделится с ним своими бедами, поплачет на его мужественном плече и в конце концов растает в его объятьях — рухнули и превратились в прах.
Алли, не моргнув глазом, заявила, что не хочет больше видеть его, даже в качестве друга. Она не любит его — не может любить — и даже не представляет, что когда-нибудь полюбит. Как, впрочем, и любого другого человека в Брайтстоуне, выдохнула она — на что он не обратил особого внимания, потому что это было для него малым утешением.
Поль должен был признаться себе, что все-таки надеялся. Надеялся завоевать ее внимание, заставить полюбить себя. Он мечтал о маленьком, уютном, чистеньком
Что за сон…
Что за прекрасный сон…
Как можно отказаться от этой мечты, этой надежды? Да и Бог с ней, мечтой. Как мог он так ни с того, ни с сего перестать думать о ней, беспокоиться о ней, одинокой как перст, брошенной на милость этой скотины Калдера? Миссис Калдер намучилась, конечно, порядком, но думала ли она, сматываясь из дома, что обрекает свою крошку-дочь на все те же беды, от которых бежала сама?
О, Калдер, пьяница, драчун и пустозвон, спеси и чванства в нем больше, чем в призовом быке на ярмарке. Он всегда себе на уме, даже когда нальется пивом под завязку, просто так в драку не ввяжется. Но девчонка? Да еще такая хрупкая, как Алли, тоненькая как былиночка, у нее ж не мускулы, а шелковиночки. На что ей надеяться против этих двухсот фунтов туши, которая в бешенстве кулаком быка уложит?
Он повернул на дорогу. Даже с такого расстояния он увидел сцену, которая реально подтвердила его самые худшие опасения. В дверях калдеровского бунгало, освещенные лампочкой над крыльцом, яростно сражались двое: огромный мужчина и субтильная девушка, чьи крики уже явственно доносились до его ушей. Он выжал до отказа акселератор, и „додж“ рванулся вперед как олень.
— Пусти! Пусти!
— Ты никуда не пойдешь, ступай домой!
На дорожке перед входной дверью Алли, цепляясь изо всех сил за большую дорожную сумку, отбивалась от затрещин и пинков Калдера, который пытался загнать ее назад в дом. Поль резко остановил машину, распахнул дверцу и закричал:
— Алли! Алли! Сюда!
Застыв на секунду от изумления и неожиданности, девушка выскользнула из рук Калдера и бросилась бежать по дорожке, волоча за собой тяжелую сумку. Проскочив калитку, она рухнула на сидение машины и захлопнула дверцу.
— Гони, Поль! Гони!
Но Джим Калдер все же недаром проработал три десятка лет в шахте. Даже годы крутого пьянства не смогли убить в нем звериную реакцию. Он стремительно бросился вперед и остановился как вкопанный перед капотом „доджа“, высясь над машиной, как злой гений.
— Куда-то собрался, Эверард? — ехидно процедил он. Нагнувшись, Калдер схватил машину за бампер и начал раскачивать ее, яростно при этом плюясь и ругаясь.
В отчаянии Поль включил задний ход. Но прежде, чем он успел переключить рычаг, Калдер возник у его дверцы. Громадная лапища протянулась в окно и вцепилась Полю в горло.
— Хочешь умыкнуть мою дочь, Эверард? Ну, мы еще посмотрим! — Он начал медленно сжимать пальцы.
— О, нет, пап, не надо!
Поль сделал яростную попытку сбросить руку Калдера со своей глотки, но не тут-то было. Со своего места Алли попыталась помочь Полю, но позиция Калдера делала его неуязвимым для любых нападений.