Греховная связь
Шрифт:
— Ладно. Ладно. Эй, смотрите, дайте-ка мне, что там у вас?
— Я только…
— Вот, сэр! Вон там!
Как бы в ответ на пророчество Мика, явилось первое бессловесное доказательство. Мокрый и грязный, но вполне узнаваемый, на траве в стороне от машины у края обрыва лежал мужской плащ. Там его, вероятно, и бросили.
— Вы только посмотрите! — чуть не плясал от радости Мик. — Это Эверарда. Я видел его в нем. В пабе!
— И еще эта записка. — „Не очень-то хорошо складывается для Эверарда, — отметил
— Отношения? — Мик вперился в полицейского таким взглядом, словно хотел отправить его обратно в школу долбить азы про птичек и пчелок. — Да он за ней приударял! Всю дорогу околачивался около молочного бара, где она подрабатывала — спросите у Вика, он вам скажет, — потому что он хотел… вы сами знаете, чего хотел!
— О’кей, о’кей! Картина начинает складываться!
— Господин следователь!
Молодой сержант стоял у самого края обрыва.
— Осторожнее, осторожнее, приятель, — крикнул старший офицер, устремляясь к нему. — Еще не хватает, чтоб вы отсюда сверзились.
— Но, похоже, сэр, что кто-то того…
На самом краю обрыва, где кончался травянистый покров и начиналась пустота, небольшой участок обнажившейся почвы свидетельствовал о недавнем обвале. Подойдя с величайшей осторожностью, следователь опустился на одно колено и опытным взглядом стал измерять поверхность обрушившегося края, отметив попутно явственный отпечаток человеческой ноги. Он встал. Теперь почти все стало ясно.
— Надо вызывать медицинскую экспертизу, сержант, — угрюмо сказал он. — И как можно быстрее.
— Вот что мы еще нашли, сэр.
Позади него один из полицейских держал легонькую женскую босоножку красного цвета. Все уставились на нее. Следователь повернулся к Мику Форду.
— Надеюсь, вы и это опознаете, Мик? — с иронией обратился он к нему.
К его немалому изумлению, глаза Мика наполнились слезами.
— Это ее! — выпалил он одним духом. — Узнал бы где хошь! Босоножка Алли! — Он схватил полицейского за руку, словно выражая этим грубоватым жестом искреннюю мольбу.
— Неужели вы думаете… нет, этот ублюдок не мог… не мог и ее тоже?
Все молчали. Следователь осторожно освободился от пальцев Мика и направился к краю обрыва, постоял там, сосредоточенно вглядываясь в беспокойное море.
— Сержант! — наконец крикнул он. — Вызвать скорую помощь и спасателей.
Внизу отлив обнажил застрявший между двумя камнями предмет, раньше скрываемый водой. Следователь смотрел, как, покачиваясь, плясало на воде тело Джима Калдера, поднимаясь и опускаясь на волнах.
Рядом, вторя всем его движениям, плавала вторая красная босоножка.
Сержант умел считать.
— Сколько мешков, сэр?
— Пока один. Хотя на всякий случай — лучше два.
Господь
— Миссис М? Миссис М? Семь часов, миссис Мейтленд. Не хотите чашечку чая?
Утра или вечера? Впрочем, какое это имеет значение?
— Да, с удовольствием.
— Врач придет попозже. Он сказал, что обязательно встретится с вами, если вы будете здесь.
— Я буду здесь.
— Как он сегодня ночью?
Клер улыбнулась, и эта улыбка потрясла молоденькую сестричку в тысячу раз сильнее, чем причитания и вопли, обычно издаваемые женами.
— Мне кажется, ему немного лучше, честное слово!
— Может, подложить ему еще одну подушку? Так будет удобнее.
— О, конечно.
Лучше, когда принимают все как есть, думала сестричка, подсовывая подушку под голову забинтованной сверху донизу человеческой фигуры, неподвижно лежащей на больничной койке в хирургической палате. Самое страшное — ждать и надеяться, от этого потом еще хуже. Доктор Кук пытается ей это втолковать уже много дней — да нет — недель. Но до нее это явно не доходит.
— Добрый день, миссис Мейтленд.
— Доктор Кук! Сестра сказала, что вы должны прийти позже.
Наметанным взглядом доктор пробежал по карточке, прикрепленной к кровати, затем проверил уровень жидкостей в многочисленных капельницах, подведенных к безжизненному телу.
— Да, я люблю появляться неожиданно.
— Доктор?
Он знал, что она хочет спросить, это повторялось каждый день.
— Пока никаких изменений, — как можно мягче сказал он.
— Он узнал меня утром.
Он узнает ее каждое утро, печально подумал врач, только не дает знать об этом никому другому, и менее всего высокочувствительным приборам, следящим за каждым его вздохом, каждый ударом сердца, каждым импульсом мозга. Он повторил то, что говорил ей изо дня в день всю неделю:
— Шли бы вы домой.
Она взглянула на него лихорадочно горящими на сером от усталости и недосыпания лице глазами.
— Со мной все в порядке, доктор. Я бы лучше осталась, если вы не возражаете.
Доктор и сестра переглянулись.
— Мы вовсе не возражаем, миссис Мейтленд. Но вряд ли что-либо произойдет этой ночью. Мы не предвидим никаких изменений. А если, паче чаяния, что-нибудь случится, сестра тут же позвонит вам.
Он повернулся к двери.
— Доктор, сколько — сколько он пробудет в таком состоянии?
Врач помедлил, затем пожал плечами, выражая этим общепринятым жестом полное неведение.
— Но он поправится? Он выйдет из комы?
— Я не Господь Бог, миссис Мейтленд!
— Доктор, ради Бога, скажите, что выйдет, он должен!