Греховные помыслы
Шрифт:
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Со мной тоже так бывает. Это просто что-то сверхъестественное. Я вижу себя в тебе и наоборот. И даже в папе, хотя он и мужчина. Но я во многом на него похожа.
Улыбаясь, Джуно снова обняла дочь.
– Это верно, особенно в том, что касается твоего упрямства и манеры сжимать губы и хмурить брови. – Она посмотрела на часы, стоявшие на туалетном столике. – Боже мой, уже почти пять! Папа с минуты на минуту будет дома. Он должен привести с собой на ужин Дэвида Сайма, чтобы отпраздновать принятие законодательным собранием билля о тарифах.
– Как хорошо! – Адди взяла в руки
– Удивительно! – сказала мать. – И как ты столько всего запоминаешь?
– Не знаю. Это вроде того, как кузен Марк садится за фортепьяно и прекрасно играет, хотя за всю жизнь не взял ни одного урока. Запоминать для меня совершенно естественно.
– Очень полезный талант. Ты когда-нибудь сможешь стать писательницей – как твоя бабушка.
– Ты и вправду так считаешь? – Глаза Адди широко раскрылись и потемнели, как бывало всегда, когда девочка волновалась. – Вот будет здорово, если я когда-нибудь напишу книгу о своей жизни! – всплеснув руками, воскликнула она.
– Автобиографию, – улыбнулась мать. – Проблема только в том, что сначала надо эту жизнь прожить, набраться житейского опыта.
– Это точно, – нахмурилась Адди и, поджав губы, серьезно заявила: – Ну, как только выберусь из проклятой постели, сразу же и начну это делать. Набираться опыта.
Спальня Адди располагалась непосредственно над столовой, и через некоторое время, лежа в темноте, она вслушивалась в доносившиеся снизу голоса.
– За закон об импортных тарифах! – провозгласил отец. – И пусть к 1876 году Виктория станет полностью независимой от внешнего рынка. Одежду, обувь, седла, машины, да что угодно – мы будем производить сами.
– Я – за, Терри! – поддержал его Дэвид Сайм. – Но помни, – это всего лишь очередной шаг на долгом пути к полной независимости и демократии. «Золотое» десятилетие уже принесло нам всеобщее избирательное право, однако впереди еще множество дел.
– С какими ветряными мельницами собираетесь бороться вы и «Эйдж» на сей раз? – поддразнила его Джуно. – Ваши передовицы и так уже подорвали власть богатых землевладельцев.
– Всеобщее избирательное право для мужчин и тайное голосование – тоже ваша заслуга, – напомнил Терренс. – За это мы еще выпьем! А сейчас предлагаю тост, – продолжал он, – за ту битву, которая пробудила людей и убедила их в необходимости социальных и политических реформ, – за частокол Эврики! За героев Эврики!
Отец часто рассказывал эту историю, и всякий раз по спине Адди пробегала дрожь – как при рассказах о битве при Банкер-Хилле или о взятии Бастилии. В ноябре 54-го года старатели, работавшие в богатой золотом долине Эврика, в знак протеста против действий полиции, которая требовала от них уплатить огромные взносы в пользу землевладельцев, сожгли свои лицензии и создали Лигу реформ Балларата – предшественницу профсоюза. На одном из холмов горняки воздвигли частокол и встали на защиту своих требований с пистолетами, заступами, ножами и прочим оружием, какое смогли найти.
Возглавляемые бунтовщиком-ирландцем по имени Питер Лейлор,
– За Пита Лейлора, – предложил отец Адди. – И за других героев Австралии – Финиана Лейлора, Эда Тонена и Джима Макгилла, нашего доброго американского друга.
– Давайте не забывать и о присутствующих, – произнес Сайм. – Ты ведь стоял плечом к плечу с Лейлором и остальными, можно смело сказать, что ты был в первых рядах.
Терренс пренебрежительно махнул рукой.
– Нужно превозносить не меня, а тех мучеников, что пали за общее дело. Оставшиеся в живых всем им обязаны.
– Верно! – согласился Сайм.
Все выпили. Торжественное молчание нарушила Джуно:
– Какая ирония судьбы… Пит Лейлор всего десять лет назад был под судом, а сегодня он спикер законодательного собрания. Это доказывает, как много могут добиться люди, работающие вместе ради того, чтобы Австралия стала великой страной.
– Послушай, Дэвид, – меняя тему, сказал Терренс. – Ты знаком с братьями Бойл?
– Фамилия мне знакома. Не их ли отца убили в Эврике?
– Его. Между прочим, ребята работают на семейной молочной ферме – той, что возле дороги у реки.
– Эту ферму я хорошо знаю. А младший, Дэн, – кажется, тот парнишка, по которому страдает Адди. Такой здоровенный молодец, довольно симпатичный.
При упоминании имени Дэна Адди, как всегда, затрепетала. Отец заговорщически засмеялся и понизил голос, поэтому, чтобы расслышать, что он говорит, девочке пришлось выскочить из постели и прижать ухо к отдушине.
– Я недавно был на ферме с одним из молочников, Сэмом Карлсоном, – он пытается организовать рабочих в союз, чтобы вместе добиваться повышения зарплаты и улучшения условий труда, – и Сара Бойл, их мать, пригласила нас на чай. Так вот, во время беседы она упомянула о том, что Дэн хочет стать репортером.
– Да? А у него есть к этому способности?
– Думаю, да… Она показала мне стихи, которые он писал на чердаке при свечах. Бедный парень, наверное, умер бы от смущения, если бы узнал, что она их читала. Особенно вот этот отрывок. Вот, прочитай, Дэвид.
Пауза, затем послышалось шуршание бумаги, и Сайм продекламировал:
О дева с светлыми очами,Весь мир кладу к ногам твоимИ словно сладкими духамиДышу я, страстию томим.– Гм! – одобрительно хмыкнул Сайм. – Пятистопный ямб – прямо как у Шекспира. Что ж, неплохо. Парень любит литературу, и у него есть чувство слова. В следующий раз, когда увидишь вдову Бойл, скажи ей, чтобы юный Дэнни как-нибудь заглянул ко мне в редакцию. Я предложу ему подметать контору или подносить шрифт, чтобы он познал газетное дело с самой первой ступеньки.