Гремучие скелеты в шкафу Том 2

Троицкий Артемий Кивович

Пару лет назад на престижном конкурсе джазовых пианистов в Вашингтоне нашу страну представляли двое: Сергей Курехин, властелин авангардных умов, глубокий, парадоксально мыслящий музыкант, и 18-летняя барышня Азиза Мустафа-заде, техничная и симпатичная. Азиза заняла в конкурсе сенсационное второе место. Курехин даже не прошел в финал… Понимаю его презрительную меланхолию: «Можно всю жизнь много читать, думать, упражняться, методично выращивать свой духовный потенциал и высшее мастерство — а потом вдруг обнаружить, что это ничего не меняет, что это никому на Западе не нужно». В об-щем-то да, не очень нужно… Хорошая «упаковка» в целом важнее содержания.

Я не убежден, что подобная практика заведомо порочна — это просто иной подход. Кто-то здесь теряет, кто-то — находит (это пела уже, кажется, Эдита Пьеха). Например,

гротескные «АВИА» и «АукцЫон», а также издевательский хеппенинг вышеупомянутого Курехина «Поп-механика» в западной системе координат явно выигрывают, а «заставляющие думать» «Аквариум», «Наутилус» и «Машина времени» — проигрывают [78] .

Первых можно поздравить, по поводу вторых — посетовать, но утверждать на этом основании, что одни «несовременны», а другие, скажем, «вульгарны», глубоко несправедливо.

78

Совсем недавно знаменитый «Наутилус» выступал в берлинском клубе вместе с малозначительной, но весьма раскованной московской панк-группой «Пого». Не трудно догадаться, кого молодые немцы принимали лучше…

Кстати, синдрому эффектной «упаковки» подвержена не только ширпотребная поп-культура, но и престижные сферы «высокого» искусства. Вспомните картину «Фундаментальный лексикон» Гриши Брускина, которая сначала была «засвечена» в западной прессе как образец смелой политической сатиры эпохи гласности, а затем с этой, далеко не искусствоведческой, подачи запродана на «Сотбис» за рекордную для нашего искусства сумму. Или хитроумных тусовщиков из числа ленинградских «новых диких» — под шум скандальных акций и клятв именами Малевича, Маяковского и Родченко они сплавили иностранцам массу запредельного барахла… Пока держалась мода.

Но что из нашего «нового искусства» останется в «большом мире», когда мода окончательно схлынет? Останутся сочинения Шнитке и Губайдулиной, инсталляции Кабакова и живопись Булатова, театры Васильева и Адасинского. Наверное, что-то еще, но не очень многое. Выдержит ли реальную конкуренцию кто-либо из нашей музыкальной тусовки? Большой вопрос. И куда теперь деваться этим модно прикинутым мальчикам и девочкам, старательно разучивающим песни на английском языке?

фото В. Конрадта

«Наутилус Помпилиус»

Существует, правда, один черный ход на Запад, который уже активно обживает наша номенклатурная эстрада. Я имею в виду эмигрантский рынок. Однако, зайдя с этого хода, артисты так и остаются в «подсобках», фактически не соприкасаясь ни с настоящей западной публикой, ни с культурой, ни с шоу-бизнесом. Поэтому для людей амбициозных и рвущихся наружу не только за валютой и подержанными лимузинами это интереса не представляет. К тому же если траектория Кобзона или Толкуновой — из Кремлевского Дворца съездов брежневских времен в эмигрантский кабак — представляется естественной и в чем-то логичной, то вообразить Кинчева, Мамонова или покойного Цоя развлекающими раздобревших на американском снабжении советских [79] ность» действительно сложилась. И никакая Америка не в состоянии перемолоть твердую породу «хомо советикус». Достаточно даже мимолетного визита на Брайтон-бич, чтобы в этом убедиться, жлобов я как-то не могу.

79

Именно советских, ибо Брежнев был прав — пресловутая «новая общ

Хотя… чего не бывает! Многие герои нашей контркультуры, твердо противостоящие Минкульту и даже КГБ, обнаружили неожиданную покладистость и склонность к компромиссам, когда речь стала заходить о сотрудничестве с западными фирмами, агентурами (артистическими, разумеется) и галереями. Да, мировая конъюнктура развратила нашу оппозиционную тусовку и подорвала ее благородные «подпольные» основы.

Ну и пусть!.. Потому что свобода, даже «развращающая», лучше (и честнее) вынужденной изоляции, даже «очищающей». И пусть у одних от сквозняка сильный насморк и рука тянется к кобуре, а других ветром уносит аж в Австралию — эту дыру в стене уже не заделать. Она будет только расширяться — так что учить английский, молодые люди, все же стоит. Нечего сидеть, окопавшись, на «малой земле»… Только имейте в виду: никто, нигде и ничего вам не должен за то, что вы «русские», и «советские», и «бедные», и что страна терпела притеснения семьдесят лет. Будете начинать с нуля и пойдете на общих основаниях.

«Новая карьера в новом городе», — как пел когда-то Дэвид Боуи… «Это новая жизнь на новом посту», — творчески переосмыслил Борис Гребенщиков. Светит ли эта «новая жизнь»? Под игом застоя в эру изоляции у нас была в муках и под обстрелом рождена некая культура — достаточно вторичная, но в чем-то и уникальная. Зрела она где-то за обочиной столбовой дороги мировой художественной мысли, а потому, едва прошли радость и волнение первого знакомства, стала восприниматься миром как курьез. Может быть, мир неправ и несправедлив, но это ничего не меняет, поскольку не нам предстоит обратить его в свою старую веру, а наоборот. Все в приблизительно равном положении перед лицом «новой жизни», и даже тем, кто относительно преуспел в мировом масштабе, не стоит слишком задаваться. По популярности им всем, вместе взятым, бесконечно далеко до лидера среди наших соотечественников, подлинного любимца всей планеты — рыбы осетр, дающей черную икру.

(«Литературная газета», 30 января 1991 г.)

Бонусы

Поп 1966-1998

Печатаю этот поздний текст по двум причинам. Во-первых, он неплохо подытоживает. Во-вторых, в назидание Любе Аркус, мне его заказавшей для какой-то монументальной энциклопедии, причем бесплатно — и не удосужившейся даже выдать мне авторский экземпляр.

Писать аналитические статьи о российском музыкальном масскульте занятие легкое и неблагодарное. Легкое — потому что за отчетные двенадцать лет сцена изменилась крайне незначительно. Как сами числа 86 и 98 — что-то перевернулось, что-то поменялось местами, но суть осталась прежней. Неблагодарная потому что просвещенная публика твердо для себя уяснила: из всех искусств для нас поп-музыка является тупейшим. И тот факт, что это пойло для быдла по валовым рыночным показателям намного превосходит всю остальную нашу «творческую» продукцию, вместе взятую (не считая ТВ и рекламы), — только добавляет масла в огонь презрения и тихой ненависти. Кстати, я солидарен с этими чувствами.

Самый занимательный и нетипичный эпизод новейшей истории нашей поп-музыки и по срокам, и по сути процессов целиком совпал с легендарным и неповторимым периодом «перестройки и гласности» в СССР. Сцена разделилась на два антагонистических лагеря — стремительно загнивающую идеологически и эстетически «советскую эстраду» (Ротару, Вайкуле, Кобзон, Леонтьев, Лещенко…) и вырвавшийся из подполья «неформальный» рок. Компромиссную «буферную зону» представляли так называемые «филармонические» рок-группы («Машина времени», «Автограф», «Круиз») и Алла Пугачева, сфлирговавшаяся с рокером Владимиром Кузьминым.

Рок-движение было реально мощным. С начала восьмидесятых, еще в период героической оппозиции и нешуточных гонений, андерграунд-рок оказался (во многом благодаря так называемому «магиздату») единственным действительно массовым альтернативным — не только в эстетическом, но и в «административном» смысле — художественным движением. (Альтернативных театра и кино практически не было; оппозиционные литература и изобразительное искусство оставались уделом узкого круга культур-диссидентов.) Аура рока притягивала молодых отчаянных нонкорформистов всех склонностей, будь то джазист Курехин, актер Адасинский, поэт Башлачев, танцор Мамонов, архитектор Каушнедас («Антис», главная группа Литвы тех лет), кинематографист Волмер (экс-«Сингер Вингер», ныне один из ведущих эстонских мультипликаторов, а теперь и кинорежиссеров). Магнитоальбомы «Аквариума», «Зоопарка», «Кино», «Алисы», «Браво», несмотря на строжайшие запреты, расходились по стране миллионами нелегальных копий.