Гренадилловая шкатулка
Шрифт:
Констанция игриво чмокнула меня в щеку.
— Ох и мастер ты сказки рассказывать, Натаниел Хопсон. Все шутишь со мной. Десять разбойников. Так я тебе и поверила. Выдумки все это.
Я пожал плечами, признавая свое поражение.
— Даже если и выдумки, что с того? Разве я тебя не позабавил?
Она опустила ресницы и стала смотреть на огонь.
— Это ты сейчас меня веселишь, а наступит завтра, и я тебя больше не увижу.
Я услышал в ее тоскливом тоне поощрение и тотчас же бросился в наступление.
— И эта мысль тебя печалит? Иди сюда, я помогу тебе забыть твою
Я взял ее за талию. Она кокетливо рассмеялась и покачала головой, но не настолько решительно, чтобы положить конец моим ухаживаниям.
— Будто у меня других забот нет, как только горевать о твоем отъезде. Миссис Каммингз говорит, что мы все скоро потеряем работу, — сообщила Констанция, ловко снимая с себя мою блуждающую ладонь и меняя тему разговора.
— С чего вдруг она так решила?
— Услышала кое-что, когда носила закуски в гостиную.
— Так расскажи. Я вижу, тебе не терпится поделиться. Она присела на подлокотник кресла. От нее пахло патокой и розовой водой. Я почувствовал, как во мне растет возбуждение, и осторожно накрыл ее ладонь своей. Этот жест не обеспокоил ее, ибо она беспечно защебетала:
— Поверенный Уоллес сказал, что его вызвали сюда оформить на Фоули большую часть имущества Монтфорта, в уплату за его карточные долги. Уоллес говорит, что лорд Монтфорт, вероятно, покончил с собой от отчаяния, поскольку значительная часть его имущества уже заложена из-за долгов. По словам миссис Каммингз, это означает, что его жене и сыну почти ничего не останется, и им придется продать дом. Ну а нас, скорей всего, уволят.
Хмурясь, я обдумывал слова Конни и спрашивал себя, можно ли теперь поцеловать ее.
— Мне ясны их доводы, но они не видели того, что видел в библиотеке я.
— Ты заблуждаешься, Натаниел. Они видели то же самое.
— Нет, ты не поняла.
— Изъясняйся проще, тогда, может, я пойму. Я ласково потрепал ее по коленке.
— Видеть и замечать — две разные вещи. Сияние луны ярче, чем туман.
— Что это значит?
— Кому-то надо, чтобы смерть Монтфорта выглядела как самоубийство, но меня им в том убедить не удалось. Тем не менее, хоть я и не верю, что он покончил с собой, я не нахожу объяснения тому, что произошло на самом деле.
Она заерзала на подлокотнике и сбросила мою руку с колена. Мое терпение истощалось. Если мне не удастся тотчас же укротить ее, шанс будет упущен.
— С чего ты взял, что ты более наблюдателен, чем другие?
— Я же отметил твое несравненное очарование. А они, готов поспорить, едва ли глянули в твою сторону. Разве одно это не доказывает, что я, в отличие от них, обучен наблюдательности?
Ее щечки порозовели, из чего я заключил, что она растаяла от моего комплимента. И все же мои рассуждения не убедили ее.
— Ты — краснодеревщик, Натаниел. Это ремесло требует умелых рук, а не наблюдательности.
Я поднес палец к губам Констанции, нежно коснулся их, увещевая ее.
— Однажды в детстве я ходил с отцом — он у меня плотник — в дом к одному местному джентльмену.
— Какое отношение это имеет к смерти Монтфорта? — Она досадливо тряхнула головой, но не запретила мне гладить ее щеку.
— Джентльмену требовался новый
Конни шлепнула меня по руке и поджала губы.
— Говори яснее, не то я уйду.
— Нас провели в гостиную, где должен был стоять секретер. Пока отец обсуждал заказ, я разглядывал помещение. Более роскошной комнаты мне еще видеть не доводилось: зеркала, диваны, комоды, все сияет, блестит.
После, когда мы вернулись домой, отец спросил, как мне показался дом. «Очень богатый», — ответил я.
«Тогда скажи, — не унимался он, — какая вещь особенно тебя поразила?»
Я упомянул крытый черным лаком буфет с китайским орнаментом, который привлек мое внимание. Отец потребовал, чтобы я описал запечатленную на нем сцену. Я не смог. Тогда он попросил назвать еще три вещи из комнатной обстановки, которые мне понравились. Гостиная, казалось, была такая необыкновенная, но детали интерьера напрочь исчезли из моей памяти.
— И какой же ты извлек урок? — спросила Конни. Я пристально посмотрел ей в глаза.
— Зрение — инструмент, и, как и всякий инструмент, его надобно оттачивать.
Она поняла мою аналогию.
— Значит, твое острое зрение позволило тебе увидеть нечто такое, чего остальные не заметили. Говори же, что это было?
— Не хочу тебя расстраивать.
Словно не в силах сердиться, она игриво толкнула меня в плечо.
— Натаниел, ты опять меня дразнишь. Ну, скажи же, прошу тебя.
— Я не дразню, — возразил я, тараща глаза. — Я и сам точно не знаю. — Я помолчал, вспоминая. — Следы должны бы быть не такие; кровь на подоконнике, на обоих рукавах. — Я привлек Конни к себе, намереваясь поцеловать ее в нежную щечку и тем самым уйти от ответа. Она не сопротивлялась, но закрепить свой успех мне все равно не удалось. Едва я попытался завладеть ее бедром, она вывернулась из моих объятий, уже и думать забыв про Монтфорта. Миссис Каммингз она была нужнее, чем мне.
Сэр Джеймс Уэстли, местный судья, жил всего лишь в пяти милях от Хорсхит-Холла, но прибыл он только через два часа, в полночь. Дверь ему открыл я. Поскольку я первым обнаружил труп, ожидалось, что он захочет побеседовать со мной, поэтому я продолжал бодрствовать, что позволило миссис Каммингз, Констанции и лакею удалиться на покой. Смеясь, я попросил Констанцию погреть для меня местечко в своей постели. Она очаровательно послала мне воздушный поцелуй, сказав, что в ее кровати лишнего места нет и что для шастающих по ночам незваных гостей с необъяснимыми шрамами на лбах дверь ее комнаты всегда заперта.
Уэстли показался мне бодрым общительным человеком; от него разило луком и портером. Со сноровкой заправского лакея я проводил его в гостиную и встал у двери, ожидая дальнейших указаний. Судья был старым знакомым мисс Аллен. Заметив, как она бледна, и сообразив, что его вызвали в связи с каким-то несчастьем, он энергично пожал ей руку и спросил:
— Сударыня, скажите же, чем вы так расстроены? Надеюсь, ваш дом не постигла беда?
Фоули поспешил избавить мисс Аллен от объяснений, которые стали бы для нее тяжелым испытанием.