Гренадилловая шкатулка

Глисон Джанет

Практичный йоркширец, Чиппендейл, пользуясь своей репутацией, отбирал учеников, как мы, простые смертные, выбираем яблоки на рынке. В учениках он видел дешевую рабочую силу и средство обогащения. Большинство мастеров оценивали свое наставничество в тридцать пять фунтов; Чиппендейл запросил с моих родителей сорок два. Плата немалая, согласился он, но абсолютно оправданная, ибо обусловлена его высоким авторитетом. Они должны понимать, доказывал он, что, когда со временем я открою собственное дело, мои связи с августейшим домом Чиппендейлов повысят мой престиж и принесут мне дополнительные доходы. Разве такое преимущество не должно быть отражено в цене? На это мои родители не смогли ничего возразить. Итак, убежденные в том,

что наилучшим образом устраивают мою судьбу, они наскребли внушительную сумму, и я ступил на новую стезю.

В городе я освоился быстро. Не прошло и двух лет, как я перестал мести пол и носить доски и начал экспериментировать с разными видами конструкций, научился украшать резьбой и обстругивать кусочки дерева не крупнее крыла бабочки. Вместе с навыками своего будущего ремесла я постигал и науку плотских удовольствий в темных уголках и спальнях. Таким образом, пробуя силы в разнообразных занятиях, я в конце концов понял, что созидать куда интереснее, чем разрушать, и теперь охотно мастерил чайницы с «ласточкиными хвостами», [2] а свободные минуты посвящал любовным утехам. За семь лет я достиг многого. Я работал подмастерьем у самого прославленного краснодеревщика в городе, дом которого на улице святого Мартина, куда он недавно перенес свою мастерскую, потрясал воображение пышностью и великолепием. По долгу службы мне случалось посещать роскошнейшие особняки, где я зачастую мог наслаждаться обществом несказанно очаровательных горничных, кухарок и камеристок. Словом, я вел здоровое деятельное существование, жил, как все.

2

Деталь, шип в виде ласточкиного хвоста.

Теперь о событиях, которые привели меня в Хорсхит-Холл. Это примерно то, что я, должно быть, рассказал лорду Фоули. Все началось довольно невинно, в канун Рождества, в Лондоне.

Я отлучался из мастерской по важному поручению хозяина и, вернувшись, решил провести несколько минут в объятиях знакомой драпировщицы, пылкой белокурой Молли Буллок. Я нашел ее в матрасном цеху, где она набивала матрасы, сидя в облаке гусиного пуха. Я не стал объяснять ей причину моего крайнего возбуждения; она и без того была рада видеть меня. Я поцеловал ее в губы, зарылся ладонью в ее нижние юбки, и она, смеясь, поспешила раздвинуть свои пышные бедра. Некоторое время спустя, когда еще свежо было воспоминание о том, как я тискал рыхлые теплые формы Молли, а в воздухе по-прежнему вихрились перышки, из белой круговерти вдруг выступил костлявый силуэт молодого посыльного. Мне надлежало немедленно явиться к хозяину.

На лестнице — очень к месту — висело готическое зеркало (стоимостью 1 фунт 15 шиллингов 6 пенсов). Я на мгновенье задержался перед ним и, чуть пригнувшись (я был выше напольных часов, стоявших в передней), осмотрел себя со всех сторон. Здесь следует упомянуть, что только по приезде в Лондон я усвоил, сколь важное значение имеет хороший костюм. И дело вовсе не в тщеславии — у меня нет средств на богатые наряды. Просто я понял, что элегантный сюртук и чистая рубашка компенсируют недостатки нескладной долговязой фигуры и кошелька, в котором бывало пусто так же часто, как и у меня в животе. Словом, я старался одеваться так, чтобы скрыть свои несовершенства. Так сказать, красивая драпировка поверх набивки из конского волоса.

В тот день я был одет с присущим мне щегольством — сюртук из синего тонкого сукна с медными пуговицами, рубашка с рюшами, вязаные чулки (спасибо заботам моей матери) и, на сгибе локтя, треуголка. Мне не понравилось то, что я увидел в зеркале. Собственное отражение напомнило мне комнату, заставленную громоздкой мебелью — всего в избытке. Руки слишком длинные, ладони слишком широкие, а таких асимметричных

черт я вообще ни у кого не встречал: длинный нос крючком; губы до того толстые, что несуразно кривились, когда я улыбался; раскосые глаза непонятного цвета — ни голубые, ни серые; кожа лица, обычно землистая, после напряженных трудов со сладострастной Молли приобрела буроватый оттенок, так что я мог бы сойти за цыгана.

Я приблизился к зеркалу, рассматривая еще одно недавно приобретенное «украшение» — дугообразный шрам над левой бровью. Я осторожно коснулся красного рубца, но сегодня ни это, ни прочие изъяны моей внешности не портили мне настроения. Молли они не отталкивали; и, должен признаться, душа у меня пела не только из-за нее. Чуть раньше у меня была другая многообещающая встреча, наполнявшая меня ликованием каждый раз, когда я думал о ней.

Но разве я не глупец? Топчусь на месте, рискуя навлечь на себя гнев хозяина, желающего срочно переговорить со мной. Я выбросил из головы всякие мысли о сердечных делах. К моему плечу пристали два перышка. Я снял их, пригладил волосы, придал чертам выражение ревностного рвения; избавившись таким образом от всего, что могло напоминать о моих недавних занятиях, я вошел в кабинет хозяина.

Чиппендейл чертил за столом. В помещении было сумрачно, холодно и пахло затхлостью, так что мне сразу же захотелось разжечь камин и распахнуть окно. Он встретил меня насупленными бровями. Это выражение было мне хорошо знакомо. Оно означало, что речь пойдет о деле серьезном.

— А, это ты, Хопсон, — промолвил Чиппендейл, переворачивая страницу. Уже несколько дней он работал над эскизом секретера с многочисленными отделениями и механизмами, которые должны открывать, обнажать, прятать и скрывать мириады неожиданностей и сюрпризов. Я ждал, но минуты текли, а он больше не заговаривал.

Я знал, что Чиппендейл не тратит слов понапрасну — чаще выражает свои мысли мановением руки, жестами и мимикой отдает приказания подчиненным и тем, кто ниже его по положению. Правда, сейчас у меня возникло ощущение, что он ждет от меня каких-то речей, но я на этот раз не знал, что сказать.

— Полагаю, работа над эскизом продвигается, сэр?

Чиппендейл не ответил. Положив ручку, он переключил свое внимание на лежавшую сбоку книгу заказов и шевельнул указательным пальцем, приказывая мне подождать. На странице с датой минувшей недели каллиграфическим почерком был выведен перечень заявок. Я знал их все, поскольку сам заполнял книгу заказов — это была одна из моих обязанностей.

«Ричард Батлер: обшивка панелями комнаты ключницы (16 фунтов); комод из красного дерева, две секции, с полками в верхней части, изнутри обитыми бумагой и байкой (5 фунтов 6 шиллингов); установка двух новых замков и ремонт одного старого в секретере, ремонт его выдвижных ящиков (1 фунт 7 шиллингов).

Лорд Арнистон: посудная полка (1 фунт 2 шиллинга); ящик для сыра (1 фунт 4 шиллинга).

Сэр Джон Филмер: кисточка и шнурок для колокольчика (5 фунтов 17 шиллингов); большой карточный стол из красного дерева (2 фунта 1 шиллинг 2 пенса); портьеры для столовой и аксессуары к ним (5 фунтов 17 шиллингов); два больших резных подсвечника, покрашенные в белый цвет (6 фунтов 7 шиллингов)».

Я смотрел, как он читает. Чиппендейл сидел прямо, время от времени втягивая в себя воздух, самодовольно раздувая грудь каждый раз, когда его взгляд охватывал целиком весь внушительный список заказов. Вокруг на стенах, словно охотничьи трофеи, висели рядами десятки эскизов подобных предметов. Но кулаки моего хозяина были сжаты, зубы стиснуты. Что — то раздражало его. Неужели он прознал про мою связь с Молли или послал за мной, потому что нашел в записях какую-то ошибку?

Спустя несколько минут Чиппендейл захлопнул книгу и обратился ко мне так, будто наша беседа была в самом разгаре.