Грешница и кающаяся. Часть II
Шрифт:
Затем Эбергард обратился к королю:
— Однажды я имел счастье открыть вашему величеству тайну моей жизни. Теперь я вдвойне горжусь тем, что тогда я ничего не скрыл и ваше величество не лишили меня своих милостей за то, что у меня не оказалось родословного древа. Мое родословное древо — это моя сила, моя воля и мои еще незначительные дела. Но лучше всякого родословного древа для каждого человека — это чистое прошлое, как опора для всякого народа — свобода и просвещение. Ваше величество, соблаговолите отстранить князя Монте-Веро от всего, что вы всемилостивейше доверили ему;
Прежде нежели король, которого просто поразили эти слова, успел ответить, Эбергард уже поклонился ему и всем присутствовавшим.
Шлеве чувствовал, что его рассказ о якобы преступной девушке потряс князя до глубины души. Однако низвергнуть его совсем не удалось. И все-таки Шлеве торжествовал победу, ибо имел в запасе еще главный удар, и Эбергард сам помог нанести его.
Князь Монте-Веро, покинутый и друзьями, и врагами, пересек театральную залу и вошел в залу Кристины. И тут его остановил нежный голос:
— Не думайте, князь, что нет души, преданной вам, нет сердца, молящегося за вас Богу. Помните, что бы ни случилось, я всегда глубоко вас уважаю и всегда молюсь за вас.
Эбергард поднял глаза и увидел принцессу Шарлотту, воспользовавшуюся минутой, чтобы шепнуть ему эти утешительные слова.
— Шарлотта,— проговорил Эбергард,— вы не отворачиваетесь от человека, у которого нет ни отца, ни матери, ни жены, ни ребенка…
— Я молюсь за вас, потому что мое сердце навеки принадлежит вам.
— Благодарю вас, прекрасное, возвышенное создание,— прошептал Эбергард, и слезы выступили у него на глазах.
Затем, с невыразимой тоской думая о своей преследуемой дочери, он стал спускаться по лестнице.
II. РЕВОЛЮЦИЯ
Через несколько дней после описанных нами событий над Европой разразилась внезапная буря, сильная и неудержимая, и ничто не могло ей противостоять.
Первые искры — источник пожара — посыпались из Франции, из Парижа, где произошла революция со всеми ее ужасами. После подписания конвенции и в большом городе, где происходит действие нашего рассказа, на улицах стали происходить стычки и кровопролития.
Прежде чем в замке успели прибегнуть к каким-либо решительным мерам, на главных улицах с необыкновенной быстротой стали воздвигаться баррикады. В ход шли камни, опрокинутые экипажи, выломанные двери — одним словом, все, что попадалось под руки разъяренных людей.
Мостовые были разрыты, толпы озлобленных мужчин и женщин с искаженными лицами метались с криками по улицам, вламывались в дома, требовали оружия, и вскоре в руках у многих были уже ружья и шпаги, пусть даже и заржавленные. Кто не нашел оружия, вооружался пиками из металлических оград.
Король с трудом решился на военные действия против восставших, и его нерешительность привела к тому, что приказ армии очистить улицы вызвал страшное кровопролитие.
Люди на баррикадах успели уже хорошо вооружиться, а их товарищи произносили на площадях речи, возбуждавшие буйные головы, что привлекало к ним тысячные толпы. Ораторы явно загодя приготовили свои
Впоследствии говорили (и совершенно справедливо), что Шлеве нанял одного из этих ораторов, рыжебородого бездельника, с тем, чтобы он поднял народ, дабы дать барону возможность проявить себя спасителем престола. Этот рыжебородый, сопровождаемый разъяренной толпой, наклеивал на дворцах и министерских зданиях плакаты: «Собственность народа». Эта приманка, брошенная толпе, принесла обильные плоды.
С торжествующими криками люди высыпали на улицы и площади и бросились громить булочные, пивоварни, оружейные магазины, воруя и грабя все, что попадалось под руку.
Ужас овладел теми, кто имел какую-либо собственность; люди наглухо запирали двери и ставни, перебираясь в самые отдаленные комнаты.
Восстание разрасталось с каждой минутой. Раздались первые выстрелы; зазвенели шпага, в узких улицах столицы началась резня; брат шел против брата, сын против отца. Толпе удалось ворваться в арсенал и овладеть оружием. Это еще больше обострило обстановку.
Правительственные войска, действовавшие до сих пор довольно сдержанно, пришли в смятение и начали стрелять без разбора — в виновного и невиновного, в каждого, кто показывался из окна дома или на крыше. Душераздирающие крики раненых сливались с плачем матерей и жен, бродивших по улицам в поисках своих близких. Слышались приказы офицеров и крики предводителей на баррикадах. Во всех концах громадной столицы гудел набат, наполняя город смятением. Страх царил не только в домах и дворцах, но и в замке, хотя он был окружен гвардейскими полками. Выстрелы раздавались и вблизи его; королю, находившемуся с королевой и принцем в зале Кристины, окна которой выходили во внутренний двор, доложили, что пулями выбиты стекла на фасаде.
Комендант, которому удалось вместе с войсками пробиться через королевские ворота, принял общее командование. Он приказал артиллерии стрелять по баррикадам, отчего погибали не только мятежники, но и солдаты королевских войск. Отдельные части стали выказывать явное желание перейти на сторону мятежников. Казалось, разъяренная толпа останется победительницей.
Адъютанты постоянно докладывали королю о ходе восстания, все ближе и ближе придвигавшегося к замку.
Королева отправилась в капеллу на молитву; принцессы плакали, стоя на коленях; король был бледен и в высшей степени взволнован. Из залы Кристины он перешел в покои, окна которых выходили на площадь перед замком.
— Умоляю, ваше величество,— говорил Шлеве, неотлучно находившийся возле короля,— умоляю вас не подвергать себя опасности и покинуть эту комнату, ибо безумие толпы достигло крайних пределов.
— Вот я и хочу видеть, до чего безумие может довести толпу,— сказал король и решительно направился к окну.
То, что король увидел, так потрясло его, что от ужаса и горя он закрыл лицо руками. Страшный бой завязался на мосту, казалось, кровь окрасила реку. Площадь с трудом удалось расчистить, но в прилегающих к ней улицах, где были воздвигнуты баррикады, продолжалась яростная резня.