Грешница

Герритсен Тесс

— Несколько лет тому назад у нас был благотворительный проект. Мы шили одежду для кукол и отправляли их сиротам в Мексику.

— Значит, ты нашла кукол. — Риццоли вновь обратилась к Ноли. — И играла с ними там, наверху?

— Но ведь они никому не нужны.

— А откуда ты узнала, как пробраться на чердак?

— Я видела, как туда заходил мужчина.

Мужчина? Риццоли переглянулась с Маурой. И наклонилась ближе к Нони.

— Что за мужчина?

— У него на поясе что-то болталось.

— Болталось?

— Молоток и еще

что-то. — Девочка указала рукой на аббатису. — Она тоже видела его. И говорила с ним.

Мать Мэри Клемент рассмеялась.

— О! Я знаю, о ком она говорит. У нас недавно был капитальный ремонт. На чердаке действительно работали люди, устанавливали новую изоляцию.

— Когда это было? — спросила Риццоли.

— В октябре.

— У вас есть имена всех этих людей?

— Я могу проверить в гроссбухе. Мы ведем учет всех выплат подрядчикам.

Что ж, признание девочки не было таким уж удивительным открытием. Она проследила, как рабочие заходят в незнакомое для нее место. Место таинственное, куда можно было попасть только через потайную дверь. Соблазн пробраться туда был бы велик для любого ребенка и уж тем более для такой непоседы.

— А тебе не страшно было там, в темноте? — спросила Риццоли.

— У меня ведь есть фонарик.

«Какой глупый вопрос!» — сквозило в голосе Нони.

— И ты не боялась? Ведь ты была там совсем одна?

— А чего бояться?

«Действительно, чего?» — подумала Маура. Эта малышка была бесстрашной, ее не пугали ни темнота, ни полиция. Она сидела, в упор уставившись на собеседницу, как будто именно она, а вовсе не Риццоли, задавала вопросы. Но при всем самообладании она все-таки оставалась ребенком, причем не слишком благополучным. На ее кудряшках лежал слой чердачной пыли. Розовый свитер был изрядно поношенным и давно просился на помойку. К тому же он был явно с чужого плеча — рукава были высоко закатаны и засалены. Только обувь выглядела новой — модные кеды на липучках. Ее ноги не касались пола, и она все время монотонно раскачивала ими. Этакий метроном с избыточной энергией.

— Поверьте, я и не знала, что она бывает там, наверху, — вмешалась Грейс. — Я же не могу все время за ней следить. Мне нужно и стол накрыть, и посуду помыть. Мы не уходим отсюда раньше девяти вечера, да и в постель я ее раньше десяти не могу загнать. — Женщина посмотрела на Нони. — Это тоже проблема, знаете ли. Она очень устает, бывает страшно капризной, поэтому мы все время ссоримся. В прошлом году я из-за нее заработала язву. Она так меня изводила, что желудок начал сам себя пожирать. Меня скручивало от боли, а ей хоть бы что. Она до сих пор без боя не идет ни в постель, ни в ванную. Ей на всех наплевать. Вот такой ребенок, полная эгоистка. Весь мир должен вращаться вокруг нее.

Пока Грейс выплескивала свое раздражение, Маура наблюдала за реакцией Нони. Девочка замерла на стуле и даже перестала болтать ногами, а стиснутые зубы еще резче подчеркивали квадратный подбородок. Но в ее темных глазах

блестели слезы. Уже через мгновение они исчезли, стертые грязным рукавом. Она не глухая и не немая, подумала Маура. Она слышит злость в голосе матери. День за днем сотнями разных способов Грейс выплескивает на дочь свое отвращение. И девочка все понимает. Неудивительно, что Нони такой трудный ребенок; неудивительно, что она заставляет Грейс злиться. Это единственная эмоция, которую она может вызвать у своей матери, и единственное доказательство того, что их связывают хотя бы какие-то чувства. Ей всего семь лет, а она уже знает, что бесполезно надеяться на материнскую любовь. Она знает больше, чем думают взрослые, и то, что она видит и слышит, безусловно, вызывает боль.

Риццоли слишком долго сидела на корточках. Она поднялась и размяла затекшие мышцы. Было уже восемь часов, они пропустили ужин, и сил у Риццоли явно поубавилось. Она стояла, глядя на девочку — точную свою копию, с такими же непокорными волосами, таким же решительным лицом.

— Скажи, Нони, ты часто забираешься на чердак? — вымученно спросила Риццоли.

Пыльная шапка волос утвердительно дернулась.

— И что ты там делаешь?

— Ничего.

— Ты только что говорила, что играешь в куклы.

— Это я вам уже сказала.

— А что еще ты делаешь?

Девочка пожала плечами.

— Да ладно, там же скучища, — поднажала Риццоли, — не думаю, что ты так просто болталась бы по чердаку, если бы там не было ничего интересного.

Нони опустила взгляд и уставилась на колени.

— Ты когда-нибудь наблюдала за сестрами? Ну, просто смотрела, чем они занимаются?

— Я все время их вижу.

— А когда они в своих кельях?

— Мне не разрешают туда подниматься.

— Но ты когда-нибудь наблюдала за ними тайком, когда они тебя не видели?

Нони по-прежнему сидела опустив голову. Потом буркнула, уткнувшись в свитер:

— Это называется подсматривать.

— И ты знаешь, что так делать нельзя, — сказала Грейс. — Это вторжение в частную жизнь. Я тебе говорила.

Нони скрестила на груди руки и продекламировала, передразнивая мать:

— «Вторжение в частную жизнь».

Это прозвучало издевкой. Грейс покраснела и двинулась на дочь, словно намереваясь ударить ее.

Риццоли жестом остановила женщину.

— Миссис Отис, вы не будете возражать, если я попрошу вас и мать Мэри Клемент выйти на минутку?

— Вы говорили, что мне можно остаться, — возразила Грейс.

— Думаю, Нони нуждается в маленьком полицейском внушении. Лучше, если вас при этом не будет.

— Ах, да. — Грейс кивнула, и в ее глазах вспыхнул недобрый огонек. — Конечно.

Риццоли угадала: Отис была заинтересована вовсе не в том, чтобы защитить дочь; ей хотелось, чтобы Нони приструнили. Призвали к порядку. Она метнула в сторону дочери взгляд, в котором читалось: «Допрыгалась», и вышла из комнаты в сопровождении аббатисы.