Грешник
Шрифт:
Прижался к ее губам, а поцелуй — сладкая конфета. Так бы и сожрал ее всю, без остатка. Мой язык у нее во рту, член в ней, бьется подо мной, аж сердечко заходится. Нет, не отдам никому. Вот такой я нахрен эгоист. Всю жизнь любил, и любить буду, и не отпущу, даже если захочет свалить.
Кто ей нахрен позволит?!
ГЛАВА 24
ДЕНИС
— Уж думал, опоздаешь.
— Не опоздал же, — ощерился на своего «работодателя». —
— Ничего. Сходка у нас, обрезом умеешь пользоваться? В пистолетики играл, мальчик? — Сява криво ухмыляется, помахивая тем самым обрезом.
— Я на мокруху не подписывался.
— Ты на все подписывался. Из тюряги вышел? Вышел. Не тронули тебя там? Не тронули, а сладких мальчиков там любят, — напомнил мне Сява. — Потаксовал, подучился баранку крутить, время должок вернуть.
— Если кому-то нужно что-то доходчиво объяснить, руки-ноги переломать — это я могу, — глубоко вдыхаю, все еще надеясь, что слова про обрез — шутка. — Но, бля, сходки? Мокруха? Я не для того вышел, чтобы снова загреметь!
— Ты, бля, вышел, благодаря мне, — Сява пытается давить, строит из себя моего шефа, будто я не знаю, что он — мелкая сошка. — Тебя в колонии нехило поломали, скажи спасибо, что в зад не оприходовали. Уговор был: работаешь на нас, должок отрабатываешь. Да и бабками не обидим. А за отказ ты в курсе, что будет? Ты же не думаешь, что мы, блть, сами по себе?
— И кто же босс?
— Не твоего ума дело. Но сольешься — тебе пи*дец. И не только тебе. Батю твоего пришибут, сеструху не спасет даже то, что она в Новосибе. По рукам пойдет. И девку твою натянут, а все из-за того, что ты ручки марать не хочешь. Кишка тонка мужиком быть?
— Едем, — взял этот сраный обрез, спрятал под сидение, и сел за руль.
Что ж за жизнь-то такая, мать ее?!
Мокрухи не хочется. На жизнь у меня были какие-никакие планы. И на зоне я держался. Там легко опуститься, наши тюрьмы нихера не исправительные учреждения, они людей ломают. И приходят в них людьми, а выходят зачастую выродками. Меня держало то, что знал — невиновен. И права не имею в тюремный рынок вливаться, а рынок там хороший. Подвязки есть в охране, и все бабки делают: и герыч есть, и более дешевая синтетика. И оружие, и бабки — общак.
Я не лез.
Пока перед выбором не поставили.
На зоне делать нехер. Там человек должен тупеть, книг мало, и все они читаны-перечитаны. А я тупо качался, спортом ведь занимался, КМС хотел. Вот меня и приметили в бойцы. А что? Статья есть, я ж не из-за кражи сидел, и к таким как я присматриваются.
Присмотрелись, бля, и теперь я в полной заднице.
Выбора нет. Зато хоть бабки будут, и Сашенька не свалит в свою шоколадную жизнь. Я ей получше обеспечу. И ее не тронут, защищу. Узнали ж про мою девочку, но, бля, не мог я удержаться.
Домой вернулся, а Сашка встречает. Улыбкой встречает. Красивая, капец! Ластится, чайник согрела, ждала.
Меня только мать ждала, пока школьником был. А как к дядьке свалил, чтоб к Сашке поближе быть, он приучил все сам делать. И пожрать приготовить, и постирать. Все умею, не безрукий, но это охеренно приятно, когда вот так ждут.
И завтрак подают, и поцелуй дарят.
Надеюсь, любит меня. Или полюбит, я уж постараюсь.
— Как
— Заказ денежный был. Прости, что свалил. Но в пригород не все готовы мотаться, а клиент денежный подвалил.
— И что, на чай дал? — Саша на колени ко мне забралась, и кормит с рук.
Я из ее рук что угодно готов съесть.
— А как же, — хмыкнул, на ходу выдумывая историю. — Дома жена, за городом любовница. Отвез, привез к ней, мужик бабок не пожалел. Все в шоколаде.
— Угу. В шоколаде.
— Эй, а ну стоять, — удержал Сашу за талию. — Девочка моя, ты чего?
— Денис, какая я тебе девочка? Тебе паспорт показать?
— Девочка, — потерся о нее, вдыхая дурманящий запах — чистый, цитрусовый, мандарины мерещатся. Те самые, которыми в первую встречу угостила. — Ты, Сашенька, девочка. То, что раньше было — не считается. Только моей была, моей и останешься!
Знаю, что с Игорем они не в шахматы играли. Да и до него был у Сашки хмырь, которому табло разбил. Может, и до того был другой. Похер! Я в это лезть не буду, главное, что сейчас — моя, хотя и корежит. Особенно из-за Ильи, который нарисовался.
Еб*нат. Знает, что потерял, вот и приперся. Стопудово возвращать намерен Сашку, иначе бы не прилетел. А я, как осел, уезжаю на стрелки, на сходки, пока она здесь одна. И муженек ее, пока еще не бывший, в двадцати шагах.
— Ты чего? — Сашка чутко уловила мое испоганившееся настроение, и ладонью по лбу провела.
Стирает морщинки, хорошая моя.
— Саш, — подбираю слова, пытаясь как-то красиво сформулировать, и без мата, который она не любит, — я про других спрашивать не стану. Сколько до меня было, и все такое. Но ты мне честно скажи, только честно, ладно? — она кивнула, и я продолжил: — Ты его любишь?
— Илью?
Нет, блин.
— Да. Любишь его еще?
— Любила бы, с тобой бы не была. Я… дьявол, знаю, что тупо это звучит: «я не такая, только с тобой изменила, а вообще я — лапочка», но так и есть, — Саша будто разозлилась, распсиховалась, но обнимать себя позволяет. — Что бы у нас там ни было с Ильей, я не изменяла ему. Да, была мысль после его первого левака пойти в бар, найти кого-нибудь, и… сам понимаешь.
Понимаю, блть.
И зубами скриплю так, что они того и гляди в порошок.
Сашка говорит о посторонних мужиках — муже и потенциальной измене ему, и хочется заткнуть ее. Чтобы вообще о других не болтала, но я молчу. Мне нужна правда, нужно спокойствие. Иначе как ее оставить одну, и не париться, с ума не сходить по этому поводу?!
— Тупо отомстить хотела, была мысль. Но я ведь не девочка уже, — усмехнулась грустно, — представила все это: как мужика нахожу в баре, как мы пьяные идем в гостиницу и трахаемся, — кулаки сжал за Сашкиной спиной так, что она охнула. — Это как если бы я сама себя позволила изнасиловать. Грязь, Денис. А грязь я не люблю. Подруги мне говорили, что я — дура набитая, и должна той же монетой Илье отплатить и развестись с ним. Но я предпочла просто поговорить. Это год назад было. Но отношения у нас испортились. Нет, мы даже не поругались тогда, мы, как бы это сказать, урегулировали вопрос по-деловому. Илья пообещал, что больше не будет изменять, я пообещала не уходить.