Грешник

Гауф Юлия

И терзаю пальцами сама себя, почти плачу, но не могу кончить. Мне мало этого, сейчас – мало.

– Саша, дьявол, Саша, какая же ты… ты мне душу рвешь, – шептал безумно, и ниже спускался.

Облизывал меня, пальцами своими шершавыми тело изучал, и прикасался, прикасался, прикасался! И каждое его касание для меня значило больше, чем все, что до него было. Больше, чем все ночи с мужем, которых было немало.

– Дениииис, – всхлипнула, когда он заставил меня убрать руку с промежности.

Клитор пульсирует,

мне больно от неудовлетворенности. Черт, я сейчас даже насильников понимаю, сама готова на что угодно, лишь бы кончить! Именно с ним кончить, от его члена, который представляю, и облизываюсь, как кошка.

Приподнимаю бедра, чтобы стянуть с себя трусики, и в этот момент Денис утыкается лицом в мою промежность.

И вдыхает. Жадно, глубоко. Спина его дрожит, мускулы напряжены, он вот-вот сорвется.

– Вкусная, – прошептал, прижавшись губами, которые я ощутила через тонкую ткань. – Мокрая… моя…

И я затряслась, как безумная. Выгнулась в пояснице, и кончала так, как никогда в жизни – ярко, крышесносно. Это не фейерверк, это – взрыв атомной бомбы! Никогда мне не было так горячо, и так остро. И никогда я не умирала после оргазма, а сейчас я именно погибала.

Как Денис снял с меня белье, я не заметила. Он накрыл мое тело своим – крепким, молодым, голодным.

– Сашенька, – он произнес мое имя на удивление нежно, хотя в глазах – океан похоти, в которой я тонула.

И проник в меня. Сразу на всю длину – резко, выбивая из меня воздух. И застонал от кайфа, не стесняясь.

– Быстрее, – подстегнула его, с ума сходя от наполненности – я мокрая, но, кажется, по швам трещу, принимая в себя его член. – Денииис, дай мне это, пожалуйста, быстрее…

И он начал двигаться.

Это не секс, это – нечто большее. Даже не любовь, кто знает, какая она вообще – любовь эта? Наваждение, похоть, одержимость – вот что движет нами обоими. Денис таранит меня, вбивает свою эрекцию, и каждое его движение я с восторгом принимаю.

Принимаю его в себя. И себя отдаю так полно, как никому и никогда не отдавала, и не отдам. Бедрами подаю на встречу, и по комнате влажные шлепки раздаются, от яростного сплетения наших тел.

– Не отдам тебя больше, – Денис задыхается, я голос его не узнаю. – Если к нему вернешься – убью. Тебя, его, обоих, – схватил за шею, продолжая долбиться в меня, как бешеный. – Смотри мне в глаза! Только моя теперь!

– Только твоя, – прошептала, как в бреду.

– Убью, если оставишь. Клянусь, убью! – впился поцелуем в губы, и сплел свой язык с моим.

Движения стали еще быстрее, он любил меня так, что я чувствовала себя не на земле. Я – самая прекрасная женщина на свете в этот момент, самая счастливая. Только любовь мужчины, только страсть могут дать такое чувство, и я наслаждалась всем.

Его похотью.

Его движениями во мне.

Своими стонами, и его вскриками.

И

тем, как он кончал – ярко, безжалостно вдалбливаясь в мое истерзанное тело, стонал мое имя, и целовал. Кусал. И изливался в меня.

А затем скатился с меня, и притянул к себе на грудь.

Мы оба дышим, будто Бостонский марафон пробежали, или взобрались на Эверест без единой минуты отдыха. Оба потные, уставшие, удовлетворенные. Счастливые и шальные.

– Минута, и повторим, – прошептал Денис мне в волосы, стиснув еще крепче.

А я взобралась на него, обхватила бедра своими ногами, и сделала то, что давно хотела – стянула с него футболку.

– Что, маленькая моя, тошно?

Денис не пытается прикрыться. Больше не тянет футболку на себя. Лежит, терпит, я его взгляд чувствую – испытывающий, тяжелый.

А мне… нет, не тошно. Больно.

Я ладонями чувствовала его шрамы, но не представляла, как они выглядят. Вернее, мне рисовалась обычная картина в стиле «шрамы украшают мужчину». Не украшают, ведь это не просто шрамы.

Это – следы пыток, издевательств. Будто кожу вырезали, выкорчевывали. Его уродовали. Это – хронология боли. Белые рытвины на коже, кратеры, и всюду татуировки. Но они не скрывают, а подчеркивают общий кошмар.

Тело мускулистое, поджарое и… кошмарное, да.

– Это случилось с тобой в тюрьме?

– Случилось? – хмыкнул он. – Ты дипломатична, Сашенька. Да, есть разные колонии, мне, как обычно, «повезло» по жизни. Попал в самую пиз*ецовую.

– Это другие заключенные творили? – содрогаясь, провела по белой полосе на груди – самому красивому шраму, если так вообще можно сказать. – Они издевались?

– Охрана, – покачал он головой. – Я был не самым послушным заключенным, таких интересно ломать. Но хоть не опустили, наклонностей не было, думаю, иначе бы мне не повезло вдвойне. Эй, ты плачешь? Саша, успокойся, ну тише, тише…

Сама не заметила, но оказывается, слезы с моего лица на изуродованное тело Дениса капают. Боже, да что же с людьми не так? За что?

Виноват Денис в чем-то, или не виноват, но нельзя так. Просто нельзя!

– Не смей меня жалеть! Лучше уж отвращение, – скривился парень, и, приподнявшись, снова надел на себя футболку.

– Да брось, – через силу выдавила смешок, – жалость не должна унижать, я ведь женщина. Любим мы это дело.

– Убогих жалеть?

– Плакать из-за несправедливости, – покачала головой.

Руки гладят его тело, уже касаясь футболки. Но я ведь помню, Боже, я никогда не смогу забыть эти картины. И даже сквозь одежду будто вижу эти шрамы, эти кошмарные шрамы.

Может, попытайся Денис меня изнасиловать, я бы ликовала? Или, убей он моего родственника, я бы радовалась, зная, что он не просто пару лет отсидел, но и изуродованным оказался. Да, может, я бы радовалась этому, упивалась.