Грешный ангел
Шрифт:
Хотя в комнатах никого не было, на кухонном столе горела лампа, под которой лежала записка. Кэтти ушла к Джиноа и, конечно, взяла с собой Розмари.
Никаких объяснений, но к чему они, если Бонни отлично знала, как привлекают Кэтти большая библиотека Джиноа, а также огромные запасы домашнего печенья и пирожков. Но самое главное – граммофон, который Кэтти особенно любила и могла часами, если ей позволяли, крутить его ручку. А пластинки на разные голоса хрипели: «Веди добрый свет», «Ты всегда красив
Хотя Бонни рассердилась, что Кэтти оставила горящую лампу, и была расстроена событиями сегодняшнего дня и потерей работы по вине Элая, ее порадовала возможность побыть одной.
Съев легкий ужин, она согрела воду, чтобы помыться. В ее комнатах, в отличие от апартаментов Форбса и Джиноа, не было такой роскоши, как ванна и водопровод. Бонни притащила из чулана на кухню большую лохань и бросила в нее розовые кристаллы. Когда вода нагрелась, она пошла в спальню, разделась, накинула голубой халат, распустила волосы и стала расчесывать их. Потом заплела косу и вернулась на кухню.
Три больших чайника, наполненные доверху, уже кипели. Бонни вылила их один за другим в лохань.
Розовые кристаллы растаяли, и нежный аромат фиалки наполнил кухню. Бонни добавила в лохань холодной воды, попробовала ее пальцем, бросила халат на спинку стула и с блаженством погрузилась в воду. Закрыв глаза и затаив дыхание, она наслаждалась теплом и ароматом. Сейчас Бонни не думала ни о неприятностях и испытаниях прошедшего дня, ни о том, что Кэтти и Розмари наверняка будут обузой для Джиноа, занятой Сьюзен Фэрли и ее ребенком. Она почти забыла о том, что потеряла работу, которая ей очень нужна, и об Элае Мак Катчене.
Но вдруг Элай вошел на кухню, нагло уставившись на обнаженное, порозовевшее от теплой воды тело Бонни.
– Тебе следовало бы запирать двери на ночь.
Онемев от изумления, Бонни смотрела на него и не верила своим глазам. Придя в себя, она потянулась за халатом, но Элай предупредил ее и отодвинул стул. Потом сел на стул верхом и прижал к себе халат. Бонни глубже погрузилась в воду и прикрыла руками груди.
– Убирайся, – решительно сказала она и закрыла глаза, надеясь, что он уйдет.
– Прекрасная мечтательница, – насмешливо проговорил Элай, – ты действительно думаешь, что я уйду?
– Я надеюсь, что ты собираешься уйти. Ты непристойно ведешь себя, ворвался сюда и…
– Гм… Гм.
Услышав эти нечленораздельные звуки, Бонни открыла глаза. Вода остывала, и Бонни казалось, что сердце ее вот-вот остановится, хотя кровь горячо пульсировала у нее в висках.
– Да есть ли у тебя совесть? Что подумают Кэтти и Розмари?
Элай улыбнулся.
– Тебе давно пора понять, что совести у меня нет, а Кэтти и Розмари ничего не подумают, поскольку их здесь нет. Я только что видел их у Джиноа.
Бонни
– Если уж ты можешь вести себя, как джентльмен, дай мне хотя бы халат. Я замерзла.
– Тебе холодно? – с притворным участием спросил он.
Элай встал, отодвинув при этом стул еще дальше. Взяв с плиты чайники, он наполнил их и поставил на огонь. Пока Бонни наблюдала за ним, ее бывший муж вернулся, снова уселся на стул верхом и ухватился руками за спинку.
– Скоро будет много горячей воды, дорогая.
Бонни думала об одном: хоть бы этой теплой воды хватило для того, чтобы утопиться. Ей не приходило в голову ничего, кроме того, чтобы выскочить из лохани и в чем мать родила убежать в спальню.
– Зачем ты все это делаешь? – жалобно спросила она.
Элай словно не слышал ее вопроса: он вздохнул, глядя куда-то отсутствующим взглядом. Тишину нарушали лишь клокотание закипающей воды и оживление на улице: люди расходились по домам после спектакля в театре «Помпеи».
– Помнишь тот вечер, когда слуги разошлись… шел дождь и мы…
Бонни вспомнила и, покраснев, переместилась в лохани. Она села, скрестив ноги, но все еще прикрывала груди руками. Ее бросило в жар при воспоминании о том наслаждении, которое она испытала в тот вечер.
– Элай Мак Катчен, ты негодяй! Я знаю, к чему ты клонишь, и требую, чтобы ты немедленно оставил меня в покое!
Элай тихо рассмеялся, его глаза, казалось, были устремлены в далекое прошлое, подбородок упирался в ладонь.
– Ах да, там было очень тепло, в каждой зале по камину и медвежьи шкуры на полу.
Бонни бросило в жар. Нащупав в воде губку, она запустила ею в Элая, уже не помня себя от ярости и отчаяния. Однако она промахнулась, и это вызвало смех у ее мучителя.
Бонни во всем винила себя. Почему, войдя в дом, она не заперла дверь? Почему позволила себе забыть, как искусно умеет Элай возбуждать ее? С первой ночи после их свадьбы он пробуждал в ней самые пылкие желания одним жестом, даже, одним словом. Хотя бы он не напомнил ей о том эпизоде в экипаже, когда они возвращались с обеда у Асторов.
Увы! Бонни вспомнила об этом сама. Ее тело трепетало, груди тяжело вздымались: она безумно хотела Элая.
– О Боже! – воскликнула она, уткнувшись подбородком в колени.
Элай возился у плиты, проверяя, закипела ли вода в чайниках.
– Готово! – провозгласил он и, взяв чайник, понес его к лохани. – Подвинься, – сказал он, – я не хочу ошпарить тебя.
Бонни подвинулась, и над лоханью поднялось облако пара.
– Элай, пожалуйста, если ты сейчас же…
– Еще воды? Голову… э… бедра вверх!