Грешный и влюбленный (Древнее проклятие)
Шрифт:
— А где это ты мог слышать такие разговоры?
— В Лондоне много чего известно. Но это, понял я, никакие не слухи. Я же проезжал через поля. Всех этих муравьишек поприжало, а?
— И здорово.
— Фабрику откроешь? Чтобы они не подохли с голоду, да?
Ранд изумленно глядел на Джеймса.
— Я так и знал, я так и знал! — Джеймс взорвался и отчаянно замахал руками. — Я по лицу твоему все вижу. То-то оно такое виноватое.
Ранд попытался перейти в оборону.
— Работницы все время меня об этом спрашивают, и я подумываю
— Он думает. — Джеймс швырнул свой бокал в камин, и хрусталь разлетелся в мелкие брызги. — Да чтоб оно все тут провалилось! Ранд! Ты что совсем с ума сошел? Собираешься все начать с начала?
Ранд был озадачен. В самом деле, почему Джеймс так горячится?
— Ты про что?
— Да про то, что есть какой-то мерзавец, по которому виселица плачет, а может, и не один. Ему очень не по душе затея с фабрикой, и ты это знаешь.
— Тебе тоже не по душе затея с фабрикой.
— Калечить людей из-за нее я не стану.
— Калечить людей…
— Это фабрика, только фабрика, всегда эта фабрика. — Джеймс поднялся и схватил Ранда за грудки. — Ты что, не понимаешь? Пострадавшие — они на фабрике работали, сама фабрика, мисс Силван.
Ранд оторвал руки кузена и отстранялся от своего горячего родственника.
— Силван тут ни при чем.
— Она помощь оказывала раненым женщинам. И если какому-то рехнувшемуся захотелось прикрыть фабрику, то для него опаснее мисс Силван никого не было. Только один человек был еще хуже. Это сам Гарт. — Весьма поразившись здравомыслию Джеймса, Ранд потер подбородок.
— Любопытная теория, Джеймс.
Джеймс все еще не сел, он напряженно глядел на Ранда, грудь его ходила ходуном.
— Так ты этого делать не будешь?
— Если открыть фабрику, — мягко сказал Ранд, — то негодяй, который убил моего брата, даст о себе знать, правда?
Громко проклиная все на свете, Джеймс рухнул в кресло.
— Тебе-то какая разница? Сиди себе в Лондоне. Ведь это тебя не касается, не будет мое дело пачкать твое доброе имя.
Джеймс уставился на Ранда.
— Не поеду я в Лондон.
— Да ты не бойся, Джеймс. — Ранд похлопал его по плечу. — Подкину я тебе на карманные расходы.
— Ни за что я туда не вернусь.
Ранд удивленно разглядывал двоюродного брата. Тот словно бы тропическую лихорадку подхватил.
— Ты что, в какие-то хлопотные дела впутался?
— Да, есть кое-какие запутанные дела, ты угадал. — Джеймс пробежался пальцами по шевелюре, разлохматившейся в дороге, и эта, столь необычная для кузена неаккуратность во внешнем виде опять заставила Ранда вспомнить, правда, на какую-то секунду, о покойном брате.
— Да разве ты понимаешь, что такое неприятности? Гарт тоже никогда таких вещей не понимал. Вам лишь бы идти напролом, жить, как живется, не думая о последствиях. А я на себе ощущаю эти последствия.
— О чем ты?
— Не обращай внимания. — Джеймс оборвал свою пылкую речь и поднялся. — Только не удивляйся, если что-нибудь случится. Я предупреждал.
В
— Тебе туда не надо.
— Но ведь Джеймс…
— Успеет тебя повидать. Мне надо кое о чем с тобой потолковать. О деле, которое тебя касается.
Она перестала упираться и с подозрением поглядела на мужа.
— Да я не про это. — Он не упустил случая поддразнить ее и, подталкивая к двери, сказал:
— Разве что у тебя одно только на уме.
Силван смерила его презрительным взглядом, потом взяла из рук бесстрастного дворецкого шаль, перчатки и шляпку.
— Благодарю вас, Питерсон.
Укутывая ее плечи шалью, Ранд вспомнил про Джеймса и про то, как его кузен обошелся с дворецким, и хихикнул. Петерсон, похоже, тоже про это помнил, потому что кивнул Ранду, а потом почтительно распахнул дверь перед Силван.
И вот они, наконец, выбрались на террасу. Силван зажмурилась — уж слишком ярким ей показался солнечный свет.
Ранд поразился — что-то похожее уже однажды происходило. Только тогда он боязливо жался в четырех стенах, не желая высунуть нос наружу, а она вытаскивала его на солнышко, где, собственно, и началось его исцеление. Он глянул на Силван, чтобы понять, вспомнила ли она об этом. Но шляпка с мягким верхом и размашистыми полями слишком надежно укрывала ее лицо.
Когда они дошли до того места, откуда не могли их услышать даже самые чуткие уши прислуги, Ранд сказал:
— Я с тобой посоветоваться хочу.
— Тебя мое мнение интересует? Почему?
Он обнял ее за плечи, будто поддерживая, помогая спускаться — они были как раз на середине широкой лестницы.
— Да потому, что я уважаю твое мнение.
— Неужели?
Голос ее звучал так, словно мысли ее были где-то далеко и она вовсе не хотела вникать в его слова. Но Ранд не намерен был отступать. Они шагали теперь по той самой разбитой тропе, которую так хорошо изучили в апреле.
— По-моему, в Клэрмонт-курте на этот счет существует единодушие. Разве ты этого не замечала? Деревенские женщины тоже тебя уважают.
— Я… — Она стала высвобождаться, и Ранду, чтобы не показаться назойливым, пришлось выпустить ее руку. Силван горько вздохнула:
— Фабричные женщины меня звали, но я…
— Наверное, они время не то выбрали. Ты просто не в духе была. Или еще что-то тебе помещало с ними пообщаться. — Он придумывал за нее оправдания, а потом попробовал расшевелить ее и заинтересовать. — Понятно, они видят в тебе союзника, а сейчас им как никогда нужна помощь.