Гретель и тьма
Шрифт:
– Давай я тебя причешу, Криста.
Руки у нее крупные и неуклюжие, но я по-прежнему держусь за красный мяч и, пока она меня расплетает, скриплю зубами, а не ору.
– Прекрасные, прекрасные волосы, – говорит Йоханна и берется за щетку. – Посмотри на них, Конрад, блестят, как золото.
– У мамы были такие же. – На миг щетка замирает. У Йоханны волосы волнистые и тусклые, как коврик у черного хода.
– Как славно, – произносит она. – Почти как настоящая семья. Приду утром и заплету тебя, Криста.
Папа настораживается.
– Очень любезно, Йоханна, однако не обязательно.
– Мне
Меня отправляют в кровать, но я крадусь обратно – послушать. Йоханна опять говорит и говорит, но смысла в ее словах чуть. Я гляжу в щелочку и вижу, что папа сидит, спрятав голову в ладони.
– Ты не должен в одиночку нести это бремя, Конрад. Разумеется, будь мы женаты, то была бы наша тайна. Мы вместе могли бы защитить ее. Никто никогда не узнает. Передалась ли эта… кхм… особенность по наследству или нет – ребенку нужна мать, ты сам видишь.
– Лидия не была сумасшедшей, – возражает папа. – Нечего тут передавать по наследству. Роды были трудные, и она от них так и не оправилась. И, знаешь ли, она художник, домашняя жизнь была не для нее. Я виноват. Слишком увлекся работой. Если бы не…
– Так ли это воспримут окружающие? – Йоханна смотрит на часы. – Уже поздно. Мне пора, не то пойдут пересуды. – Тут она смеется. – Подумай над моими словами. До завтра.
Папа моет руки красной краской. За ним – Йоханна, держит что-то, и у нее изо рта течет алое…
Я просыпаюсь, крича, и бегу к папе. Он держит бутылку воды из буфета, который всегда на замке. Глаза у него странные.
– Папа! Папа!
– Что случилось, Криста? Тебе надо быть в кровати и спать.
– Что вы сделали с Даниилом?
– Кто этот Даниил?
– Мой друг. Я тебе говорила про него. Я видела тебя. Я видела…
– Хватит орать. – Он пьет прямо из бутылки. – Ничего я не делал с Даниилом. В лазарете нет мальчиков. То, что ты видела, это просто… как ты их называешь? А, да, зверолюди. Они, считай, не люди. Нам так сказали. Они кролики, Криста, kr'oliki, Kaninchen, lapins… просто кролики.
– Нет. Нет. Нет. – Я стискиваю кулаки. Он дурак, его хочется стукнуть. – Нет. У кроликов маленькие ножки.
– Я все это делаю, чтобы тебя сберечь, Криста. Поэтому мы сюда и приехали. А теперь иди спать.
– Где Даниил?
Но глаза у папы закрыты. Бутылка с водой пуста, она выскальзывает у него из пальцев.
– Это надо сделать, – говорит он. – Нам нужно понимать, что возможно с научной точки зрения. – Он продолжает говорить, но не со мной: – Лидия была права: давно уезжать нужно было, пока имелась возможность. Может, и сейчас сумеем, если все проделать быстро и тихо. Куда-нибудь в тихое мирное место. Далеко.
– Я знаю еще одну сказку, – шепчет Грет, – про злого великана, который отрезал мальчику ножки и варил их себе на обед, со вкусными волшебными бобами. У него была арфа, он на ней играл сам себе, а еще кладка яиц от золотой гусыни. В этой сказке есть принцесса. Веди себя хорошо, и тогда в конце все наладится: мальчик убьет великана, отрастит себе новые ноги и станет жить-поживать да добра наживать. – Она высыпает корзину Stangenbohnen,
– Не буду.
– Ты разве не хочешь узнать, чем дело кончилось?
– Нет. – Я отпихиваю тарелку и зажимаю уши.
Пять
Наказав Беньямину не браться пару дней за тяжелую работу, Йозеф уселся и задумался над их разговором: много ль осталось недосказанного? Никаких сомнений в том, как парень провел вечер накануне. От него все еще несло кислым духом Kneipe. Вид у него был уныло-похмельный, и то, как неестественно тихо он закрывал за собой дверь, красноречиво свидетельствовало о состоянии его головы. В любом случае, Беньямин всегда был исключительно честен, даже рискуя навлечь на себя ярость Гудрун, и потому нет никаких причин считать, что он наврал про западню и побои, а на самом деле влез в пьяную драку по своему почину.
Осмотрев спину Беньямина, он обнаружил следы сильных и массивных ушибов и к тому же понял, что нападавший точно знал, куда бить. Такие удары, бывало, приводили к смерти. От этой мысли делалось не по себе. В целом это нападение лишь грубое предупреждение: не задавать вопросов о клубе «Телема», процветающем заведении, кое, по слухам, числило в своих членах все больше представителей венской элиты. Никак не узнать, вдруг Беньямина выследили еще и потому, что он помянул в разговоре пропавшую девушку. Если так и Лили разыскивают, похоже, не к добру все это.
Йозеф нервно глянул в окно. Уж не выследили ли Беньямина? Насилия он в своем доме не потерпит.
Вечером следует убедиться, что все двери заперты на засов.
Встав из-за стола, он осмотрел улицу – опять-таки, стоя подальше от окна, скрываясь за складкой толстой бархатной портьеры. С виду не происходило ничего необычного: на тротуаре болтали служанки, вынуждая хозяек ждать доставляемых им свертков, мимо проковыляла пожилая женщина, таща за собой раскормленного упрямого пса, почтенно одетый работник остановился раскурить неожиданно затейливую пенковую трубку; и все же каждый прохожий, похоже, непомерно долго вглядывается в дом. Йозеф тряхнул головой. Может, это его паранойяльное выглядывание из-за шторы – начало брюзгливой старости.
Йозеф поспешно вернулся на свое место и без охоты упорядочивал записки, пока старые часы не принялись мучительно пыхтеть, сообщая о приближении минуты, когда из кухни поплывет аромат свежемолотого кофе. Потерпев целых пять минут, он понял со всей очевидностью, что от него ждут, когда он придет за своим кофе сам. Либо Гудрун воспользовалась прецедентом, который он сам создал в дни, когда нуждался в компании, либо доказывает ему что-то новенькое. У старухи развивается почти мужское чувство собственной значимости, подумал он с кривой усмешкой. Ведь неспроста всех этих колдуний и ведьм, отрицательных героинь детских сказок с жуткой репутацией, изгоняют вместе с их метлами, котлами и ядовитыми языками в дремучие темные леса. Может, благодаря возрасту они и мудры, но их общество у кухонной плиты вряд ли уместно, когда они плюются почти неприкрытыми заклятьями.