Грей. Кристиан Грей о пятидесяти оттенках

Джеймс Эрика Леонард

Дай ей прийти в себя. Сейчас накатят эндорфины.

Она размазывает слезы по лицу.

– И вот такое тебе нравится? Я в таком виде?!

Утирает сопли рукавом халата.

Моя эйфория сразу же тает. Я ничего не понимаю, я бессилен, полностью парализован ее яростью. Слезы мне понятны и знакомы, а вот злость… отзывается где-то внутри меня, и даже думать не хочется…

Не суйся туда, Грей.

Почему она меня не остановила? Не воспользовалась стоп-словом? Она заслуживала наказания. Убегала от меня. Закатывала глаза.

Вот что

последует, если ты не будешь меня слушаться, девочка.

Она злится. Голубые глаза распахнуты широко и ясно, и в них – только боль, ярость и внезапное, леденящее прозрение.

Черт. Что я натворил?

Приходит отрезвление.

Я совершенно растерян, я будто на краю глубокой пропасти, отчаянно пытаюсь подобрать слова, чтобы все исправить, но в голове у меня пусто.

– Какая же ты сволочь, – шипит Ана.

Я задыхаюсь, как будто это она хлестнула меня ремнем… Дерьмо!

Она увидела меня насквозь.

Увидела чудовище.

– Ана, – шепотом умоляю я. Пусть она перестанет. Я хочу обнять ее, забрать ее боль. Пусть выплачется у меня на руках.

– Не смей называть меня Аной! Сперва разберись с дерьмом в своей душе! – рявкает она и уходит прочь, тихо закрыв за собой дверь. Я ошеломленно смотрю ей вслед, слова звенят в ушах.

Какая же ты сволочь.

От меня еще никто в жизни так не уходил. Какого черта? Я машинально провожу рукой по волосам, пытаясь объяснить себе ее реакцию – и свою собственную. Пусть идет. Я не сержусь… Поднимаю ремень с пола, подхожу и вешаю его на крючок на стене. Один из лучших моментов в моей жизни. Всего минуту назад мне было так легко, все сомнения, разделявшие нас, разрешились…

Теперь она знает, как оно, и можно двигаться дальше. Я предупреждал. Таким, как я, нравится причинять боль.

Но только тем женщинам, которые сами такое любят.

Мне все больше не по себе.

Перед глазами снова непрошеным образом встает ее лицо – испуганное, обиженное. Мне не по себе. Я привык к женским слезам, я такой.

Но Ана?

Опускаюсь на пол, прислоняюсь затылком к стене, роняю руки на колени. Пусть выплачется. Ей станет легче. У женщин так и бывает, по моему опыту. Надо дать ей побыть одной, потом пойти за ней и предложить заботу и внимание. Она не воспользовалась стоп-словом. Сама меня попросила. Хотела попробовать, как всегда, любопытство пересилило. Пробуждение оказалось грубоватым, вот и все.

Какая же ты сволочь.

Закрываю глаза и невесело улыбаюсь. Да, Ана, да, я такой, и теперь ты об этом знаешь. Теперь можно продолжить наши отношения… Подписать соглашение. Или что там у нас?

Эти мысли не утешают, тревога растет. Как она затравленно смотрела на меня, как зло, обвиняюще, презрительно сверкала глазами… увидела меня насквозь. Чудовище.

Вспоминается Флинн: «Не концентрируйтесь на негативе, Кристиан, вам необходимо принимать себя таким, какой вы есть. Вы – вовсе не чудовище,

просто, когда с детьми обращаются плохо, они всегда обвиняют в этом себя. Так уж они устроены».

Снова закрываю глаза и вижу измученное лицо Аны.

Какой же я дурак.

Все произошло слишком быстро. Слишком, слишком быстро.

Черт.

Я ее успокою.

Да, пусть проплачется, потом успокою.

Я разозлился, что она от меня убегала. Зачем она так? Дьявол. Она настолько не похожа на всех прочих женщин… Конечно, и реагирует она совсем по-другому.

Нужно пойти к ней, обнять… Мы это преодолеем. Интересно, где она сейчас?

Дерьмо!

Меня охватывает страх. А вдруг она ушла? Нет, не может быть. Вскакиваю на ноги и выбегаю из комнаты, вниз, в гостиную. Там ее нет… легла в постель? Врываюсь к себе в спальню.

Постель пуста.

Меня охватывает настоящая тревога. Нет, не могла она уйти! Наверх! Она, должно быть, в своей комнате! Бегу, перепрыгивая через три ступеньки разом, останавливаюсь, запыхавшись, у ее двери. Она там, плачет.

Ох, слава богу!

С огромным облегчением заглядываю в комнату. Не уходи. Эта мысль нестерпима.

Конечно, ей просто нужно выплакаться.

Делаю вдох, силясь успокоиться, и иду в ванную комнату рядом с игровой – за кремом с арникой. Прихватив таблетку обезболивающего и стакан воды, возвращаюсь в ее комнату.

Внутри по-прежнему темно, хотя на горизонте розовеет занимающийся рассвет… не сразу вижу мою прекрасную девочку. Она свернулась комочком поперек кровати, маленькая и беззащитная, и тихонько всхлипывает. Ее слезы рвут меня на части, выбивают почву из-под ног. Мои нижние никогда меня не трогали, даже когда орали в голос. Не понимаю, отчего я так растерян? Кладу на столик крем, таблетку, ставлю стакан с водой, сам залезаю под одеяло и касаюсь Аны. Она замирает, все тело словно кричит «Не трогай меня!». Все наперекосяк.

– Шшш, – шепчу я, безуспешно силясь унять ее слезы, успокоить.

Она не откликается. Застыла, неподатливая, напряженная.

– Не противься, Ана, прошу тебя.

Она чуть поддается, позволяет мне ее обнять, и я зарываюсь лицом в чудесно пахнущую копну волос. Она всегда такая сладкая и так успокоительно воздействует на мои нервы. Я ласково целую ее в шею.

– Не злись, – шепчу, прижимаясь губами к ее горлу, пробуя ее на вкус.

Ана молчит, но слезы постепенно сменяются тихими всхлипами и шмыганьем. Наконец она затихает. Должно быть, уснула. Я не решаюсь проверить, боюсь ее потревожить. Ну, хотя бы немного успокоилась.

Уже рассвело; снаружи все светлее, в комнату заглядывает утреннее солнце. А мы лежим все так же тихо. Я обнимаю свою девочку, отмечаю, как меняется освещение, а сам мыслями далеко… Даже не помню, чтобы я просто лежал вот так, думал о всякой всячине и никуда не спешил. Это приятно, можно обдумать планы на остаток дня. Может, показать ей «Грейс»?

Точно. Пройдемся под парусом.

Если она не откажется с тобой разговаривать, Грей.

Ана чуть дергает ногой; похоже, проснулась.