Гриф
Шрифт:
— Это правильно. Я вот тоже хочу бросить, да решимости все не хватает. Знаешь что, земеля, мы так сделаем. Сейчас мои парни придут. Все процедуры, какие положены, мы тебе сделаем. Я парням своим ничего говорить не буду. Думаю, они мне преданы. Но береженого Бог бережет. И мы так с тобой сделаем. Последнюю точку в «процедуре» я ставлю. Так я тебе не добавлять боли буду, когда терпеть невмочь, а наоборот — убавлять. Ты выдержишь. У тебя струна внутри есть.
— А кричать придется?
— Кричать придется, так
— А показания? Зачем все это, если я все равно не буду брать на себя смерть «объекта» и двух моих офицеров?
— Пытать тебя будут так и так.
— Это я понял.
— И трупов на тебя повесят так и так.
— Это мы еще посмотрим.
— И смотреть нечего. Повесят. Так я что думаю. Хрен с ним, не подписывай ничего. Мы тебя помнем сегодня. Сил у тебя не останется ручку двумя руками держать. А завтра приедут к тебе признательные показания подписывать, а тебя уж и нет.
— Это как?
— Следователь приходит к 12.
— Ну и…
— Не нукай. Слушай. Завтра четверг. В «ШИЗО» — банный день.
— Нy и что?
— Тут главное — порядок. Его ничто изменить не может. Не важно, когда ты сюда поступил, не важно, в каком состоянии, не важно, какие планы на этот день у следствия. Банный день — вынь да положь. Пойдешь в баню.
— Что дальше? — начиная догадываться, спросил Князь, с интересом глядя в корявое, словно вырубленное из подобранного на развалинах камня лицо своего нового знакомого.
— Дальше? Дальше ты поступишь в распоряжение каптера Миши Розенфельда. Он мне многим обязан, сделает что скажу. Тебя закатают в грязное белье. Потерпишь час, сохранишь жизнь. И вывезут на фабричку-прачечную
— Разве машины не проверяет?
— Еще как проверяют. Но и там живые люди.
— Зачем? Зачем ты это делаешь? — спросил Князь, глядя в глаза Семену.
— Ты здесь — смертник. Жаль…
— Чего жаль?
— На войнах не погиб, а в этом гнойнике загнешься. Жаль.
— Как выкрутишься?
— Зачем тебе это знать? Меньше знаешь…
— Дольше проживешь. И все же?
— Ты не первый. Но обычно это дорого стоит. Словом, мне завтра привезут мертвенького из городского мора. Его вместо тебя бросят в камеру «ШИЗО». Свидетелей нет. Знать будут считанные люди.
— Обнаружат, что вместо меня — другой, что будет?
— Шухер будет. Но найти концы трудно. Кого наказывать? Я свое дело сделал — своими «процедурами» тебя попрессовал. А что ты пропал, так хрен его знает, где и как. Виноватых нет. Стало худо в бане, привезли да в камеру бросили. Какие претензии к контролерам, они тебя в лицо не обязаны знать. Одного увезли, одного привезли.
— Я один на все «ШИЗО»?
— Один на камеру. Это хорошо. Никто не видел, как тебя били, пытали, но никто не видел, как вместо одного живого появился другой — труп. Скорее всего, местное начальство тебя
— Это хорошо. Я вроде как есть, а вроде как меня и нет. Значит, фронтовое братство. Поверил мне?
— Ха… Я никому не верю. Просто знаю тебя. Точнее — помню. Но не будем об этом. Уже мои парни на подходе, все понял?
— Все. Спасибо. Свидимся, за мной не пропадет.
— За тобой не пропадет, я это знаю. Но не думай о долге. Это я тебе долг отдаю.
— Мы вроде как не встречались.
— Меня раненого в ноги с Курюб-Тартана на «вертушке» вывозили. То, что не в "черном тюльпане" — твоя заслуга. Мне вертолетчик сказал. Я спросил, кто меня спас, — чтоб «стрекозу» посадить в ущелье, надо было кому-то его прикрыть. Летун и признался: "Молись всю оставшуюся жизнь за капитана по фамилии Князев. На твое счастье, группа грушников тут оказалась на задании, они и прикрыли наш отлет. Князь его зовут. Спецотряд. Темнила. Но его знают. Лихой. И везучий". Теперь и я вижу, что везучий. Так что, должок отдаю. Потерпи.
"На войне как на войне, — подумал Князь. — Сколько у него «крестников» по миру и тех, что ждут не дождутся ему отомстить. И таких, что вот готовы рискнуть, а должок добрый отдать".
Четверо парней, вошедших в камеру «ШИЗО», были настолько мощны даже на первый взгляд, что желания сопротивляться им не возникало ни в сознании, ни в подсознании…
— Я с заключенным провел задушевную беседу, — проронил Семен. — Он не будет понапрасну тратить наши и свои силы. Сопротивление исключено. Приступайте, да не усердствуйте, подследственный и так готов признать свою вину. Просто ему еще нужно время до утра, чтобы окончательно прийти в себя.
Дружно усмехнувшись, четверо подручных Семена приступили к работе.
— Сделайте ему «слоника». Но без газа.
Трое держали Князя за руки, заломив их за спину, четвертый натянул на голову противогаз. "Без газа" означало, что слезоточивый газ в трубку подавать не будут. И то слава Богу. Потому что, когда четвертый палач, натянувший ему на голову противогаз, стал перекручивать трубку, оказалось, что человек без воздуха жить не может. Или если может какое-то время, то в страшных мучениях. Это и жизнью-то не назовешь.
— Дай-ка я, — услышал он сквозь молоты в висках голос Семена. Казалось, сейчас станет еще хуже. Но он почувствовал, как руки Семена, перекрывавшие противогазную гофрированную трубку, дали порции воздуха порваться к ожидающим ее в смертной тоске легким.
Несколько жадных глотков воздуха вернули его к жизни. Но помня слова Семена, он продолжал корчиться всем телом в руках вертухаев и старательно хрипеть, жадно вдыхая глотки воздуха, пропускаемые Семеном.
Наконец, пытка кончилась.