Григорий Распутин: правда и ложь
Шрифт:
Некоторым он давал записки к разным министрам. Hа восьмушке простой бумаги он ставил сверху крест. Затем следовало: «Милой, дорогой, сделай ей, что просит. Несчастна. Григорий». Или: «Прими, выслушай. Бедная. Григорий». Одному было написано: «Милой, дорогой, прими его. Хороший парень. Григорий».
Вряд ли искажал положение вещей жандармский генерал Спиридович, когда красочно описывал «приемную» Распутина: «В квартире Распутина (Гороховая, 64), в его приемной, с утра толпилось много народа. Люди всяких званий. Больше всего дам. Бывали священники, иногда даже офицеры, очень молодые. Много несчастных.
Распутин выходил в приемную и обходил просителей. Расспрашивал, давал советы, принимал письменные просьбы, и очень участливо, внимательно. Иногда шарил у себя в карманах и совал просительнице
221
Спиридович А. И.Великая война и Февральская революция. Т. 1. С. 267–268.
Симанович будет наговаривать на Распутина, будто тот накопил большой капитал. Но вот что пишет по этому поводу Э. Радзинский, которого все-таки никак нельзя упрекнуть в симпатиях к старцу: «Ничего он не скопит, ничего после себя не оставит. Шальные деньги будто жгут ему руки — он их пропивает или раздаривает, лишь совсем немного отсылает в Покровское, на свое небогатое хозяйство» [222] .
Впрочем, никаких денег Григорий Ефимович не пропивал — за все платили другие, в особенности Джунковский, стремившийся споить Григория Ефимовича. На эти деньги Распутин кормил и угощал всех, с кем беседовал по ночам о Боге. Белецкий, свидетельствуя перед 13-й Комиссией, говорил о том, как однажды вместе с другими думскими он пытался подкупить Григория Ефимовича: «Не зная особенностей его натуры, мы хотели войти к нему в доверие при помощи подачек».
222
Радзинский Э. С.Распутин: жизнь и смерть. С. 301.
Впрочем, Симанович говорил о распутинских «капиталах» скорее не из желания очернить Распутина, а желая угодить 13-й Чрезвычайной комиссии, которой страшно боялся. К тому времени Распутин был уже мертв, и Симанович, по всей вероятности, не считал большим грехом наговаривать на человека, перед которым ранее искренне преклонялся и которому был обязан жизнью и здоровьем своего сына.
Сыну Симановича, двадцатилетнему студенту, тоже пришлось предстать перед зловещей комиссией. Вот некоторые из его показаний, которые цитирует Радзинский: «С 1909 по 1910 год у меня стали наблюдаться признаки нервного заболевания, именуемого „пляска святого Витта“. Со времени объявления болезни я обращался к докторам, тем более что одно время я принужден был лежать в постели, так как вся левая половина у меня была парализована… Среди докторов, меня пользовавших, я могу указать профессора Розенбаха и доктора Рубинько, живущих в Петрограде… В 1915 году Распутин, узнав от отца о моей болезни, предложил привести меня к нему на квартиру… Распутин, оставшись со мной в комнате наедине, посадил меня на стул и, поместившись напротив, пристально смотрел мне в глаза, начав меня гладить рукою по голове. В это время я испытывал какое-то особенное состояние. Сеанс этот, как мне кажется, продолжался минут десять. После чего, прощаясь со мной, Распутин сказал: „Ничего, это все пройдет!“ И действительно, теперь я могу удостоверить, что после этого свидания с Распутиным припадки больше у меня не повторялись, хотя со времени этого сеанса протекло более двух лет… Это исцеление я приписываю исключительно Распутину, так как врачебные средства лишь поначалу облегчали форму припадков, не устраняя их проявлений.
223
Там же. С. 304.
Слухи о том, что Распутин якобы жаждал власти, также не выдерживают никакой критики. Вот, например, фрагмент из воспоминаний князя Жевахова: «Вмешательство Распутина в государственные дела, приведшее к утверждению, что не царь, а Распутин „правит Россией“, назначает и сменяет министров, являлось только одним из параграфов выполнявшейся революционерами программы, а в действительности не имело и не могло иметь никакой под собой почвы. Именем Распутина пользовались преступники и негодяи; но Распутин не был их соучастником и часто не знал даже, что они это делали. Как характерный пример я укажу на визит ко мне некоего Добровольского, надоедавшего обер-прокурору Святейшего Синода Н. П. Раеву домогательствами получить место вице-директора канцелярии Св. Синода, остававшееся вакантным после перемещения на другую должность А. Рункевича.
Явился этот Добровольский ко мне на квартиру, развязно вошел в кабинет, уселся в кресло, положив ногу на ногу, и цинично заявил мне, что желает быть назначенным на должность вице-директора канцелярии Святейшего Синода.
— Кто вы такой и где вы раньше служили, и какие у вас основания обращаться ко мне с таким странным ходатайством?.. Предоставьте начальству судить о том, на какую должность вы пригодны, и подавайте прошение в общем порядке, какое и будет рассмотрено по наведении о вас надлежащих справок, — сказал я.
— Никакого другого места я не приму; а моего назначения требует Григорий Ефимович (Распутин), — ответил Добровольский.
Посмотрев в упор на нахала, я сказал ему:
— Если бы вы были более воспитаны, то я бы вежливо попросил вас уйти; но так как вы совсем не умеете себя держать и явились ко мне не с просьбою, а с требованием, то я приказываю вам немедленно убраться и не сметь показываться мне на глаза…
С гордо поднятой головой и с видом оскорбленного человека Добровольский поехал к Распутину жаловаться на меня, а я обдумывал способы выхода в отставку, стараясь не предавать огласке истинных причин, вызвавших такое решение. <…>
На другой день Н. П. Раев вызвал меня в свой служебный кабинет, и между нами произошла такая беседа:
— Вы прекрасно поступили, что выгнали этого проходимца; но я боюсь огласки, — сказал обер-прокурор. — Он станет закидывать Вас грязью, а наряду с этим будут опять кричать о Распутине и жаловаться, что он вмешивается не в свое дело. Если бы Распутин знал, что за негодяй этот Добровольский, то, верно, не хлопотал бы за него… Добровольский совсем уже замучил митрополита Питирима…
— Другими словами, вы хотите, Николай Павлович, чтобы я лично переговорил с Распутиным и заставил бы его взять назад кандидатуру Добровольского? — спросил я обер-прокурора…
Н. П. Раев вспыхнул, очень смутился, что я угадал его мысль, и нерешительно ответил:
— Знаете, бывают иногда положения, когда приходится жертвовать собою ради общих целей… Я не смею просить вас об этом, ибо хорошо сознаю, какому риску подвергаю вас, как неправильно бы истолковалось ваше свидание с Распутиным; но если бы вы нашли в себе решимость поехать к Распутину, то сняли бы великое бремя с плеч нашего доброго митрополита, который один борется с Добровольским и отбивается от него…
— Хорошо, — ответил я после некоторого раздумья, — верным службе нужно быть и тогда, когда это невыгодно. Если вы и митрополит считаете этот выход единственным, то я поеду, ибо готов идти на всевозможные жертвы, лишь бы только не допустить в Синод проникновения таких негодяев, как Добровольский…
И я поехал… Я ехал с тем чувством, с каким идут на подвиг: я отчетливо и ясно сознавал, какое страшное оружие даю в руки своим врагам; но все опасения подавлялись идеей поездки, сознанием, что я еду к Распутину не для сделок со своей совестью, а для борьбы с ним, для защиты правды от поругания, что я жертвую собой ради самых высоких целей. Эти мысли успокаивали меня и ободряли…