Гринвичский меридиан
Шрифт:
— Я все поняла, — сказала я, когда он замолчал. — Но я ничего не смогу тебе ответить. Я так счастлива, Пол! Я не могу говорить. Я вся переполнилась счастьем, и все слова утонули в нем.
Фраза была трудноватой для него, но Пол тоже все понял. Он стал потихоньку одевать меня, и я уже не возражала и не рвалась все сделать самостоятельно. Все это время он улыбался, не широко, сдержанно и в то же время удивительно мило. За эти дни под глазами у него набухла усталость, но сейчас Пол выглядел совсем молодым
— Знаешь что, — внезапно сказала я, — сегодня срок пить первую таблетку. Но я не буду этого делать.
Он быстро захлопал ресницами, силясь понять тайный смысл моих слов, точно боялся поверить в то, что лежало на поверхности. Потом посмотрел на мой живот и вдруг закрыл руками лицо.
— Пол, я не шучу! — поспешно предупредила я, зная его мнительность.
Он так и повалился мне в колени, не отнимая рук. Я с силой прижала его голову. Мне хотелось вобрать в себя его целиком, а не только семя.
Все-таки Пол остался верен себе и, чуть повернув голову, глухо спросил:
— Правда?
Я даже не улыбнулась:
— Правда, Пол, правда.
— А я… правильно понял? — он выпрямился и с тревогой уточнил: — Ты хотела сказать…
И не смог договорить. Я взяла его теплые руки и приложила к своему животу:
— Пол, я хочу, чтобы у нас был ребенок. Может быть, он зародился там прямо сейчас. Он будет расти, и ты сможешь это чувствовать. Стоит только прижать руки, вот так… Мы будем разговаривать с ним на двух языках. Он будет звать нас: "Мама! Daddy!" О господи, Пол, я так счастлива! Поедем же в деревню, мне хочется парного молока!
— О! — он засуетился, включая зажигание. — Тебе уже хочется… Это… признак, да?
— Пол, ну что ты! Это же не происходит в одну секунду!
Но он упорно не желал расстаться с иллюзией:
— Нет. Это так и про… исходит. А как еще? В одну секунду. Раз… И я буду папа?!
Он так захохотал, точно его охватило буйное помешательство, и даже подпрыгнул на сиденье, не спуская глаз с проселочной дороги, на которую уже выбрался. Машина яростно пылила, разделяя восторг Пола, а он все восклицал что-то, мешая языки, и мне представилось, как наш ребенок и вправду начнет лепетать, не проводя границы. Это было так забавно, что я захихикала, а Пол радостно спросил, как уже было однажды:
— Я смешной?
— Нет, Пол! Ты — такой…
— Какой?
— Такой…
Мы остановились на краю первой же деревушки, чуть живой, как все наши сибирские деревни. Звали ее просто и скучно — Петровка. "Почему тогда уж не Ивановка?" — с досадой подумала я. Мне было неловко за такую лингвистическую неизобретательность нашего народа. Но Пол отнесся к этому
— О, царь Петр! — в его голосе зазвучало почтение. — Он был в Британии. Ему понравилось. Он хотел стать нашим адмиралом.
— Что-то ты сочиняешь, Пол! — произнесла я с сомнением.
Он с жаром запротестовал:
— Нет-нет! Правда. Он так говорил.
Гораздо позднее я выяснила, что Петр I, восхищенный морскими маневрами в Портсмуте, со свойственной ему горячностью воскликнул: "Если б я не был русским царем, желал бы быть адмиралом Великобританским". Пол ничуть не преувеличил.
Тогда же он в качестве доказательства привел то, что в Кенсингтонском дворце хранится портрет Петра I кисти сэра Годфри Неллера.
— Это — собственность Ее Величества, — с чисто британской великоподданнической гордостью заявил Пол.
Но Россия опять привлекла его внимание. Он хотел любить все, что было хоть как-то связано со мной, и ему это удавалось. Его все приводило в восхищение. Вытащив меня из машины, он проследил, как оседают у наших ног серые клубы, и восторженно сказал:
— Пыль!
Как будто она была золотой…
Поле за деревней было усеяно непросохшими стогами сена, а между ними бродила одинокая корова.
— Очень худая, — заметил Пол, но было видно, что это его ничуть не огорчило. Сегодня его ничто не могло огорчить.
Роща за полем выглядела разрумянившейся от того, что в ней было полно осин. Полу пришло в голову, что я непременно должна это нарисовать.
— Мы приедем сюда завтра, — поставил он меня в известность. — Ты будешь рисовать. Ты спрашивала, что тебе делать… в жизни. Вот! Рисовать. У тебя есть талант. Это лучше, чем быть актрисой. Живопись — чистое искусство.
— Пол, ты когда-нибудь видел работы Ван Гога?
— Да, конечно, — беспечно отозвался он, озираясь.
— Тогда не говори, что у меня есть талант.
Его сияющее лицо разом померкло. Он притянул меня и поцеловал волосы:
— О, что ты! Каждый имеет свой талант. Зачем быть, как Ван Гог? Ты — это ты. И такой больше нет. И сердца такого нет.
"Это цитировал Режиссер!" — задохнулась я.
— Кто это сказал? Откуда ты знаешь эти слова?
— О, не помню. Придумал? Или читал? Ты их знаешь?
Не успела я ответить, как он указал на крайний домик:
— Давай стучать? Я хочу посмотреть.
Повернув деревянную щеколду, я открыла калитку и прошла по тропинке к дому. Со всех сторон к ней подступали заросшие картофельные грядки, только в дальнем углу огорода виднелись кусты малины.
— У нас другие сады, — стараясь не выдать разочарования, сказал Пол.
— Это не сад. Это называется огород. Это не для красоты, а чтобы не умереть с голода.
Пол мечтательно улыбнулся: