Гробовщики

Уильямс Рэймонд

– Томас, Томас, - разносились по мастерской отчаянные вопли.

Но Томас казался невозмутимым. Он опять взял в руки инструменты. Еще один точный удар молотком и еще один

палец отлетел от стола, оставляя за собой кровавый след. Молоток поднимался и опускался опять, и опять, и опять до тех пор, пока Сэмюель, не в состоянии вынести адскую боль, не потерял сознание.

Когда он постепенно пришел в себя, глаза ему уже не резал яркий свет.

Он очнулся от ужасного стука. Звук был такой, как будто землю сыпали на доски.

Еще и еще. Где он? Он начал ощупывать все руками и взвыл от боли, когда обрубки уперлись во что-то твердое. "А, черт, как здесь душно, - подумал он.
– Где это я?" Глухие удары доносились все слабее и слабее, но знакомый запах свежевскопанной земли становился все сильнее. В следующий момент, когда он все понял, сердце его замерло.

Страшная мысль нахлынула мощной волной: его зарывают живьем. Томас совсем сошел с ума. Чтобы удостовериться

в своих предположениях, он начал колотить руками, причиняя себе адскую боль. Он понял, что движения его ограничены. Двигаться он мог настолько, насколько позволяло пространство в гробу.

Сердце его бешено заколотилось, он слышал, как удары отдаются в узком пространстве. Он стучал по крышке гроба ненужными теперь обрубками, но напрасно. Он ничего не мог сделать. Звука сбрасываемой на могилу земли больше не было слышно. Единственные оставшиеся звуки - это ритмичные удары собственного сердца и утяжеленное дыхание. Воздух становился все более жарким и душным, а удары сердца и дыхание - все более частыми.

Он судорожно извивался до тех пор, пока не понял, что лучше не двигаться совсем. Он широко раскрыл рот, чтобы закричать, пытаясь защитить свои уши от этих монотонных ударов, но смог издать только жалкий булькающий звук. Конечно, Томас мог бы удовлетвориться тем, что отрубил ему все пальцы. Но он не пожелал даже оставить ему язык.