Гром 1
Шрифт:
— Ща, Сэмэныч, пузырьки отнесу к лебедке. Ночью станция.
Подтренькивая стеклянными бутыльками для отбора проб воды в деревянном ящике с ручкой, я направился к гидрологической лебедке. Гремящее из динамика, установленого на штурманской рубке бравурное «И снится нам не рокот космодрома…» поневоле заставляло перейти чуть ли не на строевой шаг.
Ну да, я же вроде как офицер Военно-Морского Флота Советского Союза и не мичман какой-нибудь, а целый капитан-лейтенант. Но это там на далекой родине. А здесь я всего лишь инженер-гидролог по совместительству руководитель научной группы рыбопоискового судна «Механик Терехин», приписанного к одной из научно-промысловых контор заполярного Мурманска.
Вот уже полгода наш СРТМк или средний морозильный траулер кормового траления болтается в Карибском море. Формальная причина — мы занимаемся научно-исследовательскими работами по определению районов промысловой значимости для рыбодобывающего флота братской Кубы. На самом деле, в свободное от контрольных тралений и гидрологических станций время опускаем за борт и буксируем специальное сканирующее оборудование, в просторечье именуемое «гирлянда», и производим пассивное наблюдение за всякой подозрительной деятельностью потенциального противника на акватории Северной и Южной Атлантики.
Работа нужная, ответственная и секретная. По этой причине все члены нашего экипажа прошли серьезную проверку органами МВД и госбезопасности. Так что тем, у кого родители или братья с сестрами во время Великой Отечественной Войны находились на занятой фашистскими оккупантами территории попасть на наш борт не светило. Шутка, конечно, ведь Сэмэныч как-то сюда проник, хоть и коренной одессит в …ндцатом колене, по собственным его заверениям. Да и капитан Мандель Владимир Леонидович также из Одессы и тоже коренной в …нцатом. Все, находящиеся на борту судна, были либо кадровыми офицерами и мичманами, либо матросами и старшинами сверхсрочной службы.
Оставил ящик под стойкой с батометрами, зафиксировав на случай качки специальной приблудой. И уже под задушевное «Я люблю тебя жизнь…» в исполнении Бернеса потопал в направлении курилки — две скамейки или банки по-морскому у главной надстройки, а между ними тазик с водой для окурков и горелых спичек.
— Дедушка, голубчик, сделай мне свисток.
В установившейся между нами традиционно-шутливой манере я поприветствовал стармеха и присоседился рядышком на баночке. «Дед» на флоте неофициальное, но повсеместно используемое погоняло старших механиков. Достал из кармана пачку беломора ленинградской фабрики имени Урицкого, размял хорошенько папиросу, продул, сдавил мундштук пальцами в двух местах под углом девяносто градусов, сунул в рот и прикурил от поднесенной «дедом» спички. Затянулся и, устремив взгляд в бездонную синь тропического неба, зажмурился от удовольствия. Утро. Солнышко еще не высоко над горизонтом, не так шпарит. Суденышко шлепает тихим ходом в западном направлении. Легкий ветерок шевелит волосы. Блаадать и ляпота!
— Вот уважаю Бернеса, но местами раздражает, — завел Сэмэныч в который раз больную для него тему, — поет «я вам не скажу за всю Одээссу», а надо «Адесу». Вот приехал бы к нам на Пересыпь, да послушал, как люди говорят…
Теперь Сэмэныч минут двадцать будет бухтеть на предмет неправильного отношения людей творческих профессий к Одессе и одесситам. Особенно достанется Кобзону и отчего-то Мулерману, хоть песен про славный черноморский город от этих исполнителей я не припомню. Затем пройдется по клятым «ымперыалыстам», коих нужно давить аки «кутят ссаных». На мое счастье музыка из динамика прервалась и голос вахтенного штурмана объявил:
— Старшему механику срочно пройти в каюту капитана! — повторив еще дважды, по-неуставному добавил: —
— Вот же ж шлимазл невоспитанный! — показушно возмутился Сэмэныч, а глазки-то заблестели. Двести процентов, сейчас уговорят с земелей бутылочку кубинского рома под задушевный разговор за Одессу.
Ни для кого не было секретом, что капитан и стармех когда-то учились в одной мореходке и были корешами, не разлей вода. Короче, дружба, проверенная временем и скрепленная многими и многими литрами… в том числе и пролитого пота. Оно, конечно, на борту сухой закон, но еще кто-то из наших предков заметил, что в России суровостьзаконов умеряется их неисполнением.
В лаборатории судна в железном ящике, носившем громкое название «сейф» хранилась десятилитровая емкость с нарисованным черепом и надписью «ЯД». Время от времени члены научной группы и лица приближенные также позволяли себе немного отравиться. К концу рейса там плескалось на донышке. Завтра добьём, чтоб не досталось врагу, то есть нашим сменщикам. Комсостав запасся «горючкой» еще в Гаване, во время смены экипажей, благо у каждого имелась официальная валюта в американских долларах. Простые матросы перебивались бражкой и техническим спиртом, уворованным из хозяйства старшего механика. Впрочем, все было тихо и культурно, пьяных и, упаси Господь, буйствующих за весь рейс ни разу не видел. Попасться подшофе на глаза первому помощнику капитана — гарантированно потерять высокооплачиваемую, практически халявную работу.
Справедливости ради стоит отметить, что наш комиссар Василий Макарыч Щукин (за глаза Шукшин) был человеком с понятиями и, если что-то замечал, не торопился сообщать на берег. Он также лояльно относился к политическим анекдотам. С этим нам повезло, в отличие от тех, кого мы сменяли. Там первый помощник раскрутил нескольких матросов на выпивку, бухал вместе с ними, и сам же их сдал по приходу в Гавану.
Глянул на часы. Девять утра. В курилку начал подтягиваться народ после завтрака. Двое механиков вынесли табуреты и принялись резаться в нарды. Вокруг столпились знатоки и советчики.
Сегодня у траловой команды практически выходной — контрольных тралений не запланировано. Штопка сетей, помывка палубы и санитарная очистка приемных бункеров много сил и времени не займут. Рейс подходит к завершению, готовимся к переходу в Гавану.
Научной группе предстоит еще одна гидрологическая станция в заданном районе, также спуск и буксировка «гирлянды» на глубину ниже термоклина.
На палубу вышел Васька Дерюгин. Хмурый не выспавшийся. В курилку не пошел, уселся в сторонке на пластиковом корпусе спасательной шлюпки и задымил беломориной.
Папиросы мы курим в рейсе вовсе не из экономии или особой любви к забористому табаку, когда возишься с батометрами, меняешь позолоченные стеклышки в батитермографе, настраиваешь буксируемые эхолоты или еще какое оборудование руки перманентно мокрые, и сигарета мгновенно намокает и разваливается. А папиросам хоть бы хны.
— Чо такой сердитый, Васек? — подойдя к приятелю, я уселся рядышком. — Опять что-то высмотрел по вражескому TV?