Шрифт:
Гром души
стихи рождаются в том порыве,
когда внутренности отчаянием объяты.
это всё для вас, мои дорогие.
можете растащить меня на цитаты.
***
ты
в который раз наступая на те же грабли.
как будто сам Бог поцеловал тебя в темя.
не рвись вперёд, девочка. всему своё время.
MEMORIAM
мой свет, ну зачем ты копаешься в прошлом?
зачем же меня, как бельё, выворачивать?
и мне нестерпимо и больно, и тошно.
и жизнь невозможно переиначить.
а мне бы тебя, как ненужное, вычеркнуть.
но дыра ведь глубокая на том месте останется.
ты так крепко впечатался, что ничем не вынуть.
а только внутри о тебе хранить память.
***
а что, мой любезный, ты меня не любил.
ты мои угли раскалял добела.
знаешь, сколько я положила сил,
чтобы они не сгорели дотла?
и я до последнего вздоха с тобой,
года три, может больше, тебя берегла.
мы разлучились с тобой не судьбой.
это я, мой родной, от тебя ушла.
МЫСЛИ НА ПОСЛЕДНЕМ УРОКЕ
Подражание Маяковскому
когда сижу на уроке последнем,
жизнь жалобно сочится в жилах.
осталось немного. граждане, потерпим!
и плоть свою за дверь выбросим.
учитель ходит между рядами
прилежно, будто совсем не устал.
а я говорю: «товарищи, встанем!
покинем учебный зал!»
в голове громадища, скопища мыслей:
о еде, о других насущных проблемах.
когда же закончится эта пытка?
когда мы забудем о всех теоремах?
измученным взглядом на доску взираем.
в ожидании замерло моё тело.
звонок прозвенел. жизнь кажется раем.
левой! левой! левой!
а она его на прощанье целует в щёку,
а ты кулаками и в стены, чтоб до крови.
а она, вероятно, ему посвящает хокку,
а ты в стихи выпускаешь псевдоадреналин.
а она ему завтрак готовит, обед и ужин.
а у него на неё такие большие планы.
а ты
закрывая внутри глубиною полметра раны.
а она его ждёт каждый вечер и в доме уют.
и на стенах у них картины для радости глаза.
а ты ищи, может, тоже найдёшь свой приют.
может, тоже дойдёшь до седьмой ступени экстаза.
а она его любит и тщательно бережёт.
чтобы вот от таких как ты потом не спасать.
а она ему никогда-никогда не лжёт.
у них идиллия/доверие/гармония, твою мать.
а она ему сына готова родить или двух, хоть сейчас.
а он её никогда не бросит и не уйдёт.
а ты продолжай, возводи ему дальше иконостас,
только на твой порог всё равно он уже не придёт.
а она с ним на море/на дачу/в Париж/на Карибские острова,
а ты исступлённо губами глотаешь воздух.
а она ему там красивые говорит слова,
а тебя будто током бьёт. и ты даже слышишь их отзвук.
а она с ним готова всю жизнь и состариться вместе,
да и он разделить с ней готов остатки жалкого бытия.
а у тебя постепенно пульс достигает отметки двести.
и ты понимаешь, что любил он и любит только тебя.
я тебя сладкой девочкой, сизым голубем, вечным пламенем, допьяна.
я тебя берегла-берегла, старалась. а потом – шаг назад – не смогла.
я тебя в светофорах, дорогах, газетах, прохожих, на каждом углу.
всё мерещишься мне, мой милый, а потом отступаешь во мглу.
каждый шаг звенит дробью: «о тебе», «за тебя», «с тобой».
лет пятнадцать ещё осталось, а потом уйду на покой.
ПОСВЯЩЕНИЕ
а он сидит, потирая руки,
довольный тем, что мне дико плохо.
он думал, я умру от разлуки.
как жаль, что мне бесконечно похуй.
FULGUR
и я понимала – душа же не феррум, не олово.
в одну и ту же реку не входят дважды.
на смятой бумаге текст не напишешь новый,
а только свернёшь из неё самолёт бумажный.
я, кажется, вывернула. всё отдала, что было.
во мне одной пустоты только десять башен.
знаешь, «если молния меня не убила –
то гром мне, её-богу, не страшен».1