Гром и молния
Шрифт:
Вот туда-то я и определил почему-то замолчавшего Карлсона… без моторчика. Он вцепился в эту бедную пальму, как гигантский южноамериканский ленивец в свое последнее в жизни дерево. И повис. Пальма гнулась и стонала… С интересом посмотрев на получившуюся икебану, я подумал, что это – хорошо!
Тут внизу грохнули двери и раздались громкие мужские голоса. Командные голоса. По лестнице поднимался командарм, окруженный большой группой офицеров.
– Та-ак… это что еще такое? Майор?!
– Не могу знать, товарищ генерал-лейтенант! Сам удивляюсь, что это за гиббон в штабе появился! А кто это?
Генерал-лейтенант не обратил на мой вопрос никакого внимания.
– Э-э, полковник! А что это вы там делаете? На пальме? Слезайте, слезайте, голубчик!
Но полковник лишь что-то мычал и отрицательно мотал головой, со страхом поблескивая на меня глазами из-за ствола бедного растения.
– Врача сюда, – вполголоса обратился в сторону свиты командующий. – Полковнику плохо…
Эта сцена стала мне надоедать. Думаю, этот хам, забравшись на пальму, достиг пика своей карьеры. Дальше ему уже ничего не светит… Ну и поделом!
Нахально прогрохотав сапогами по гулкому лестничному маршу, я подмигнул с трудом сдерживающему улыбку часовому на выходе и выскочил из штаба. Запрыгнув в машину, я скомандовал: «Домой! А то тут звери какие-то из зоопарка разбежались – еще покусают. Поехали!»
А вечером я сам скатился до рукоприкладства… Да-да, барон и майор Красной Армии, Герой Советского Союза, между прочим… Ударил по лицу офицера. Подполковника Воронова. Или как там его зовут…
А дело было так.
Я вышел из штабной землянки очень поздно. Пока просмотрел пришедшие бумаги, пока подписал то, что штаб и инженерная служба подготовили в армию и в Москву, пока пролистал журнал радиограмм… Да, нелегка ты доля командирская! Как только подполковник Степанов с такой нагрузкой справляется!
В общем, в штабе оставался только дежурный офицер, один связист и часовой около землянки. Я попрощался, выслушал пожелания спокойной ночи и побрел к своему гамаку и палатке.
…Бездумно уставившись в звездное небо, я покачивался в гамаке. Сердце уже не ныло, чувство боли притупилось, ушло на задний план… Мыслей не осталось. Было ощущение одиночества, ненужности. Лишний я здесь, чужой… Даже тело – и то не мое… Не принимает меня время, пытается оттолкнуть, выдавить. Люди вокруг меня гибнут. Хотя, с другой стороны, война ведь… Смерть-то рядом ходит. Как там в песне поется:
«До тебя мне дойти не легко, А до смерти – четыре шага…»Насчет шагов верно, бывает и меньше. В последнем бою трасса прошла впритирку. Повезло… В который раз повезло? В очередной? Или – в предпоследний?
– Кто там? – Я услышал чьи-то шаги.
– Это я, Виктор Михайлович, Воронов. Не спите?
– Странный вопрос. Вы шли, чтобы подоткнуть мне одеялку? Поправить соску-пустышку? Покачать колыбель?
– Не надо язвить, майор. Я шел к вам поговорить, Мастер…
Сначала я это пропустил. Но Воронов молчал, и я невольно повторил его фразу про себя… Все, пауза затягивается. Надо что-то решать.
Я вылез из гамака и затянул ослабленный ремень.
– Ну, что ж. Пошли в палатку. Коньяк будешь, Регистратор?
– Я не регистратор, Мастер, я – корректор!
Мы выпили, коньяк обжигающим теплом прокатился по пищеводу.
– Слушаю вас, корректор. Кстати, разницу не поясните?
– Да почему же нет? Конечно, поясню. Регистраторы – это ученые, специалисты в различных отраслях психологии, социологии, управления… В общем – это элита ума. А корректоры – это… силовики, наверное.
– В общих чертах… Пояснил один ваш сотрудничек…
– Да, я знаю. Не очень хорошо получилось. Издерганный, потерявший себя человек. Он не выдержал того, о чем я вам и хочу рассказать. В общем, говоря кратко, Мир-основа был спокойным, сытым, безопасным местом. Там достигли высочайшего уровня науки, культуры и производства. Там все было направлено на удовлетворение потребностей человека. Но – коммунизма не получилось. Никто уже не хотел раздвигать границы и идти за горизонт. Никто не хотел, да и не мог, обнажить меч за правое дело… Бойцы и люди фронтира перевелись в этом мире. Их вытеснили администраторы, ученые и техники. А потребность в воинах и бунтарях ощущалась все больше и больше. И тогда светлые головы в Службе коррекции решили набирать их по диким и полудиким мирам. Земля тысяча девятьсот сорок третьего года, полыхающая Мировой войной, казалась Службе питомником монстров. Но монстров полезных и поддающихся дрессировке.
Я налил еще по четверти стакана.
– Воронов, ты терял друзей? Давай за них… не чокаясь… – Я выпил и закрыл глаза. – Зачем ты ко мне подошел? У нас была сделка. Свои обязательства я выполнил. Больше я в вас не нуждаюсь.
– Ты – да! Мы нуждаемся в тебе, Виктор. Я уполномочен предложить тебе перейти на работу в Службу коррекции.
– Них… ничего себе струя! – присвистнул я. – И сюда добрались!
– А мы тут давно… Наблюдать и вносить коррективы – наша прямая обязанность. Вот ты – это и есть необходимая точечная корректировка.
– На хрен вы мне нужны, Регистратор!
– Корректор…
– Мне все едино. Сейчас война. Я на фронте, завтра-послезавтра начнутся бои. Где-то воюет мой полк, мои друзья. Здесь, под Курском, я отвечаю за ребят группы «Молния». Это моя война! И я отсюда не уйду! Я до Берлина дойду! Если жив буду.
– Да будешь ты жив, будешь… Но вот до Берлина ты не дойдешь. В одном из воздушных боев ты будешь серьезно ранен. Ты потеряешь ногу, Виктор.
– Э-эх, мать… Ничего! Маресьев без двух ног летал… и еще кто-то. Да ведь вы сможете скорректировать?
– Только не в твоем случае, Виктор. Ты свой лимит уже выбрал.
– Я отсюда никуда не уйду. Не надейся.
– Я понимаю… Я их предупреждал. Виктор, мне поручено сказать тебе следующее… В общем, если ты согласишься, тебе вернут Катю. Живую и здоровую…
Договорить он не успел. Сначала я врезал кулаком ему в челюсть, а потом глухо, по-звериному завыл. И не от боли в разбитой руке…
– Сволочь! Сволочь инопланетная! Вы… гады… торговать! Катей! Ур-рою!
– Я, Витя, не инопланетная сволочь, – сказал Воронов, поднимаясь с земли и вытирая кровь ладонью, – я сволочь наша, русская… Я землянин. Просто я работаю на двух работах. В ГРУ Наркомата обороны СССР и в Службе коррекции. И это не шантаж, пойми… Просто руководство решило пойти тебе навстречу так далеко, как только можно. Если ты дашь согласие – Катя останется живой. А ее горящий самолет упадет на землю уже без пилота. В круговерти этой гигантской войны этот случай – пустяк, не стоит даже говорить. Но! Только Катя! Больше никто, сам понимаешь – мы не можем спасти всех погибших… Даже Службе это не по силам. Так как?