Гром победы
Шрифт:
Мать охала, кряхтела и говорила несвязно. Что-то сказала о советах, которые должна бы подать дочери перед замужеством. «Неужели и это ещё придётся перенести? — подумалось Анне. — Нет, только не материнские советы! Довольно уклончивых суждений мадам д’Онуа о возрастающей после брака любви...»
— Я благодарна Вам, матушка, Ваше величество, но я никак не желала бы затруднять Вас в болезни Вашей... — Анна подумала, что это будет дурно истолковано, если матери не будет при венчании... — Я очень желала бы Вашего драгоценного присутствия в церкви...
— Да уж буду, буду, ползком приползу... Ведь старшую дочь замуж-то выдаю!.. Орден особливый прикажу... Ты на меня-то
«Да ведь это моя мать... Это моя мать!.. Кого просить, как не её!..» — Не успела додумать, а уже вырвалось:
— Матушка! Я знаю, вы от всего сердца желаете мне добра. Посодействуйте! Прикажите! Пусть в Сенате распорядятся выплатить мне положенные деньги!..
— Да они разве не выплатили? — спросила мать опасливо.
Неужели не знает?
— Выплатили малую часть...
— Да на что тебе?.. — заохала мать, закряхтела. — Герцогишко твой — мот-мотыга! Не повенчался ещё, а уж деньги тянет и мотает!.. Ты ему воли-то не давай большой...
Так! Мать, разумеется, знает о выплате малой части денег, и все сплетни и толки матери ведомы. И сейчас мать снова прячется за эту удобную маску, харю маскарадную больной старухи, кряхтящей, охающей и несвязно бормочущей. И содействовать скорейшей выплате денег мать не будет, это ясно. И Меншикова мать боится, и с чего бы ей перестать бояться его... И, вероятно, весь этот разговор с дочерью она ему передаст. Быть может, она нарочно позвала Анну: светлейший князь приказал императрице, он желает знать, как настроена принцесса... Ну, так вот же тебе, подлец!..
— Деньги должны быть выплачены. Это записано в брачном договоре, скреплённом собственноручною подписью императора всероссийского. Сенат медлит, не желает, манкирует выплатить положенную сумму? Что же, об этом будет известно в иностранных государствах. Пусть иностранные государи ведают о презрении российских сенаторов к дочери великого государя, первого императора России, и её супругу!..
И ещё не успев договорить, Анна встретила округлившиеся глаза матери своим взглядом, растерянным, должно быть, и сердитым. И поняла, что всякое проявление её, Анниной энергии, Анниного желания действовать пугают мать предельно. Мать не намеревается вдумываться, пытаться понять, да и не умеет; она просто пугается и делается от испуга жёсткой, злой и недоверчивой простолюдинкой. Анна не должна была говорить... Но как теперь поправить дело?.. «Когда же я выучусь владеть собой?» Вспомнились писания госпожи Ламбер. Конечно, в них жизнь не представала настолько гнусной и низменной, но владеть собой госпожа Ламбер учила...
— Простите, матушка! Я взволнована предстоящим бракосочетанием. Разумеется, я ничего не стану предпринимать относительно выплаты денег. Вы можете положиться на моё слово...
Но мать простилась с ней холодно...
«Она права, — думалось Анне. — Это невозможно — полагаться на слово, на обещания человека, срывающегося под воздействием мгновенного возбуждения нервов. Это невозможно!.. Понять себя и владеть собою — вот единственное спасение!..»
Анне доставили подарки жениха к свадьбе — золотые часы, турецкую шаль, яхонтовый перстень, осыпанный бриллиантами. Из приданого, назначенного в договоре, цесаревна получила вещами: бриллиантовый гарнитур, серебряный нахтиш — туалетный столик с зеркалом, столовое и чайное серебро, ещё золотые украшения, украшенные драгоценными камнями.
Наступило наконец 21 мая 1725 года. Венчание происходило около полудня в Троицкой
Присутствие императрицы увеличило парадность и торжественность обряда. Впрочем, дамы находили меж собою, что выглядит Екатерина Алексеевна весьма дурно. Более пожилые ещё помнили её совсем юною, пышною красавицей, и сейчас покачивали пудреными причёсками и перешёптывались.
Именно в ознаменование торжества бракосочетания старшей своей дочери с герцогом Голштинским Екатерина I учредила орден Александра Невского.
...Государь скончался не так уж давно, однако многие его начинания уже успели забыться. Прежде всего, конечно, подобная участь постигла все попытки хоть как-то смягчить, сгладить суровое деление общества на сословия. Об ассамблеях теперь не было и помину; идеалом времяпрепровождения для российских аристократов сделались всевозможные светские собрания, балы и вечера парижских гостиных и салонов...
К свадебному обеду Анна переоделась. И второй раз переоделась к вечернему балу. Вечером она явилась изумительной — сверкая белым атласом и крупными алмазами убора. Молодой супруг оделся в розовый шёлковый костюм и был в пышном парике с голубою лентой. Парадные апартаменты сияли тысячами свечей. Императрица величественно восседала на блестящем троне. В огромном зале танцевало более пятисот гостей.
Танцы сменялись беспрестанно: за менуэтом последовал англез, за ними — контрданс и аллеманд. Непринуждённости петровских ассамблей уже не было, она сменилась горделивым осознанием пышности и богатства...
Кажется, впервые за последнее (столь длительное для неё) время Анна чувствовала себя весёлою. Живо наслаждаясь изящною точностью своих движений, она прошла с герцогом менуэт. Ей припомнилось, как ненавидела она этот прелестный танец... как давно! Каким ребёнком она была! Тогда менуэт означал для неё возможность разлуки с любимым. Теперь ей захотелось отыскать взглядом Лизету, улыбнуться ей. Анна огляделась, но так и не смогла найти сестру среди множества танцующих.
Герцогу вся свадьба представлялась одним праздничным, живым, пышно и красиво колеблющимся цветником, Обряд православного венчания тронул и умилил его. Накануне свадебного торжества герцог вновь обратился к любезному графу Апраксину и взял у последнего в долг ещё довольно большую сумму. Странное, какое-то торжественное легкомыслие овладело душою сероглазого мальчика. Он доставлял себе самую искреннюю радость, раздавая подарки направо и налево — своим приближённым, русским слугам — всем, всем... Было чувство полнейшего, сладостного счастья. Душа пела одною песенною фразой, стихотворною строкой, где-то, когда-то читанной, слышанной: «Она моя! Она моя!» — «Sie ist meine!»