Гром победы
Шрифт:
Замерла и Дашенька. Она поняла теперь, что в тот самый капкан попалась, который расставила для другой... Но Дашеньке было всё же легче, нежели её матушке, отцу и брату. Ей уже и не так страшна была грозящая опала, лишь бы матушка не поняла, не догадалась!.. Позднее, уже после торжественного погребения, на котором они даже не смогли присутствовать, этого не желал государь, и вот позднее они делали предположения, но нет, не узнали. Клубок не был слишком запутанным, однако не распутали. Впрочем, все силы ушли на то, чтобы избежать* дальней ссылки, на то, чтобы опала ограничилась сидением в подмосковном Всесвятском...
Опала этого семейства продлилась почему-то почти до середины тридцатых годов, до начала второй половины
...Елизавет Петровна устроила в своих покоях нечто вроде прощального приёма. Да, о ней и о её низкородном любовнике раздувались самые неимоверные сплетни. Да, государь охладел к ней, фактически он наложил на неё опалу. Но она всё устроила так, будто никакой опалы и нет, будто это она сама, по своей воле удаляется от двора. И было крайне любопытно побывать на подобном прощальном приёме. К тому же известно было, что цесаревна принимает обворожительно!..
Она сидела рядом с изящной фарфоровой статуэткой в голубом, оправленном серебристыми блондовыми кружевами туалете. Но куколка живая была, кивала высокой пудреной причёской, и на лице имела то выражение изящной искренности, участливости и одновременно — некоторой рассеянности, которое бывает столь свойственно женщине светской. Цесаревна виделась не менее изящной, но округлость щёк и приподнятых лифом бледного палевого платья грудей, крупность всего тела и сочная розовость губ придавали ей черты величия...
Собеседница её была леди Рондо [28] , супруга английского посланника. На безупречном английском цесаревна вела беседу, исполненную такого такта и такой лёгкости и в то же время такой учтивой откровенности...
— Я сознательно бегу света, — говорила цесаревна, — я не способна к интригам, и свет не прощает мне эту неспособность. Искренних друзей, понимающих, разумных, — она посмотрела на леди Рондо значительно, — увы, их слишком мало... И вся эта пустая светская суета, вся мишура... Моя душа взыскует буколической простоты... мирная сельская жизнь, покой... скромные радости...
28
...леди Рондо — супруга английского посланника, автор интересных записок и писем.
Но действительно, как мало могут понимать люди! Её житьё в Покровской и Александровской слободах толковали по-разному. И многие даже поверили в то, во что она хотела, чтобы верили. Пусть верят, будто она настолько распущенна, или настолько простодушна, или настолько легкомысленна, что даже не в состоянии скрыть свою пристрастность к простолюдину. Пусть верят, будто она из одного легкомыслия упустила возможность сделаться супругой молодого императора.
Никто не понял истины. И даже Андрей Иванович — нет, не понял. Ну, он-то не понял, потому что сейчас не приглядывается к ней. Сейчас ему важнее ладить с Долгоруковыми, Катеньку вот-вот объявят государевой невестой гласно...
А Лизете истина открылась через гвардейца юного, через его нехитрый разум в крепком его теле живом. Конечно, не скажешь, будто истина эта — совсем уж секретная, тайная. Все вроде бы знают, что солдаты — сила, потому что вооружены, и потому, если желаешь добиться успеха (ну сами знаете, в чём!), склоняй солдат на свою сторону... Да, но как? Нет, напрасно полагают, будто довольно швырнуть с брезгливой гримасой деньги, сыпануть золотом в ранцы — и всё сделается само собой! Не-ет! Тебя должны любить!
У отца это выходило ненарочно, оно так. Шагал вместе со своими солдатами, плыл со своими матросами; надобен был, ну и шагал по дороге пыльной, и подымался на палубу. Уважить хотел — запросто входил в избу, садился на лавку и угощался пирогом с морковью. Притворства не было а нем, он искал себе товарищей в делах своих. И разумел дела — и солдатское, и корабельное, и как законы писать. Она знала, что не разумеет и никогда не будет разуметь ничего подобного, но это не смущало её, не повергало в хаос противоречивых мыслей и сомнений. Было ясно: она — дочь императора, и значит, — наследница, и, значит, будет императрицей. Она чувствовала, что самое важное сейчас — держаться, удержаться на троне. А корабль державный, он как-нибудь поплывёт, не развалится; отец о себе не думал — корабль снастил; теперь настала пора государям и государыням более думать о себе, нежели о государстве; оно ведь так и положено... Только бы взойти на трон и удержаться, держаться!..
А солдаты, офицеры — молодые, здоровые, сильные, отборные... Зелёные пуговицы Преображенского, синие — Семёновского полка... Штыки вокруг дворца в день воцарения матери, императрицы Екатерины I... Но её кто бы стал любить — слишком больна, слаба, растолстела, обвисла в родах; слишком видели её зависимость от Меншикова... А Меншиков, светлейший? Что же второй раз не стали за него полки? А потому, что он был уже не «свой своим», а просто зарвавшийся, заспесивившийся выскочка. Таких не любят, таких уже готова толпа истоптать, до смерти изволочить. «Ежели ты такой же, как мы, почему тогда ты — наверху и помыкаешь нами? Нет уж, падай, падай в грязь! Вали его, топчи, ребята!» А всё потому, что надобно во всём соблюдать меру. «Да, я спустилась, сошла к вам, мне с вами хорошо, умилитесь же, но помните, насколько я выше вас». А чего — простые души — пирогами оделишь из своих рук — после всё тебе простят, хоть шубу из них шей, одно будут помнить, какая добрая да простая была — пирогами самолично угостила.
Да, да, вот так и надобно: я — как вы; для меня житьё ваше, оно, может, идеал недостижимый, уж я бы побросала кринолины да кареты золочёные — советники не дают, злые немцы!.. Да, так надобно, и только так себя разуметь...
Но всего важнее для неё были гвардейцы — зелёные мундиры — друзья Алёши. Вот спасибо девчонке Дашеньке — удружила Лизете! Его в полку любили за простой и понятный нрав, и ничего такого, что могли бы его товарищи счесть подлостью и предательством, он никогда не совершал. Но это совсем не было просто: явиться им «своей», доброй, простой, открытой любовницей их друга; напомнить им искусно об отце, так разумевшем их воинские дела и нужды; но при всём при этом надобно было для них сделаться почти богинею (Венерой?), высшим существом, желанной императрицей, которая осыплет милостями, потому что понимает... И здесь простым притворством нельзя было ничего добиться. Нет, надобно было с удовольствием, с самой искренней радостью, с самым естественным дыханием жить этой жизнью! Именно так, а не с брезгливой, притворной миной...