Громовой пролети струей. Державин
Шрифт:
Убедившись в том, что ему с Тутолминым не ужиться, Державин с обычною своею настойчивостью принялся через близкого ему Львова воздействовать на графа Безбородко, с каждым днём игравшего всё более важную роль при дворе. Державин давно уже мечтал о кресле казанского губернатора и теперь начал постепенно приводить в порядок свои казённые бумаги для сдачи их. Но, осматривая приказ общественного призрения, губернатор нашёл в денежной ведомости, поданной Грибовским, неверные итоги. Сличение со шнуровыми книгами показало, что купцам заимообразно выдано семь тысяч рублей, в наличных недоставало ещё тысячи.
3
— Знаю
Разговор губернатора с Грибовским происходил в державинском флигельке, лицо на лицо. Секретарь сидел, упнув глаза в землю.
— Тебе же ведомо, что наместник всяческими безделицами подыскивается под меня и легко сказать может, что деньги похитил я!..
— Каюсь, Гаврила Романович! Тысячу эту проиграл в вист с вице-губернатором, губернским прокурором и председателем уголовной палаты...
— Все любимцы наместника! — вставил Державин. — А что же ссуды купцам?
— Просил у них денег на покрытие карточного долга. Обещали дать, но если сами возьмут у казны без расписки.
Державин ободряюще положил ему руку на плечо:
— Изложи всё на бумаге, как письмо губернатору.
Что делать! Сам небось был таким же. И чрез проклятые карты сколько мучений пережил!
По уходе Грибовского Державин велел пригласить к себе сперва вице-губернатора, затем прокурора и председателя палаты. Вице-губернатор был известный плевака. Скажет — сплюнет, переспросит — снова. Он был до крайности удивлён поздним приглашением, каковое последовало в семь пополудни. Поговорив с ним сперва о посторонних материях, Державин в виде дружеской откровенности объявил ему о несчастий.
— Посоветуй, батюшка, что же мне делать?
Услышав сие, плевака принял важный вид и стал вычислять многие свои замечания насчёт неосторожности губернатора:
— Грибовский не стоил доверенности вашей. С ним надобно поступить по всей строгости как с беспутным расхитителем и картёжником!
— Возьмите-ка бумагу со стола да прочтите, — спокойно сказал Державин.
Вице-губернатор, увидя своё имя между игроками, даже плеваться перестал. Сперва он взбесился, потом оробел и в крайнем замешательстве уехал домой. Затем Державин пригласил прокурора и председателя палаты. Испугавшись ответственности за картёж, они уже не могли предпринять со своей стороны доносов или других шиканов.
С купцами было проще. Собрав их, Державин представил дурной поступок сей во всей ясности и сказал, что отошлёт всех тотчас в уголовную палату, коль скоро не распишутся они в книгах. Купцы всё без всякого прекословия исполнили. Недостающую тысячу рублей Державин внёс свою и теперь мог спокойно ожидать враждебных противу себя действий. И они не замедлили последовать.
На другой день в губернское правление явился прокурор.
— Вот, ваше высокопревосходительство, — сказал он Державину, — мой протест, как вами был я призван в необыкновенное время ночью для прочтения бумаги, в которой я умышленно замешан в карточной игре...
Губернатор со смехом сказал ему:
— Да полноте! Что это вы затеваете пустое? Я вас никогда к себе не призывал! Да и в приказах никакие деньги не пропадали. Впрочем, вам, как говорится, и карты в руки. Ступайте да освидетельствуйте денежную казну по документам.
Прокурор удивился, сходил в приказ и, нашед всё в целости, воротился к губернатору. Державин на его глазах изодрал
— Возвращаю его вам как вашу сонную грёзу... — Он оборотился к бывшему в правлении Грибовскому: — Андриан Моисеевич! Вели-ка подать шампанского, и выпьем за скорый мой отъезд в Питербурх!
Державин сам ототкнул бутыль, налил всем, в том числе и прокурору, по рюмице, выпил свою и тем завершил недолгое пребывание в Олонце.
Указом правительствующему сенату от 15 декабря 1785-го года он был назначен губернатором в Тамбов и 5 марта 1786-го года вступил в управление новой губернией.
4
«Мне сорок три года — возраст почтенный; я уже не средовек, а подстарок. Но мнится, только начинаю жить. Толь свежи чувства, толь жаден разум, толь много сил ощущаю в себе.
Был нищ и наг — стал знатен и с порядочным состоянием. Был безвестен — сделался знаменит; все питерские журналы — «Зеркало света» и «Лекарство от скуки и забот» Туманского, «Новые ежемесячные сочинения» Дашковой, «Новый С.-Петербургский вестник» Богдановича наперебой просят о сотрудничестве. В семье, с драгоценной Катюхой щастлив и безмерно, хоть детей не прижили. Посвыклись, но по-прежнему горячо любим друг дружку. Чего ж ещё желать?
Конечно, мечталось мне сесть губернатором на Казани, вблизи священного праха предков. Но как сего добиться, ежели нынешний казанский губернатор генерал-майор Татищев кресла своего покидать не намерен! Зная недовольство его своим наместником князем Мещёрским, старался я в Питере мимоходом шуточным образом склонить его переехать в Тамбов; он почти с досадою отозвался, что местом своим доволен. А опосля разнёс по городу, что я усиливаюсь искать его поста...»
Державин спомнил прощание своё с двадцатитрёхлетним Александром Петровичем Ермоловым. «Правда ли то, что вы хотите поменяться с Татищевым?» — спросил его напоследок юный фаворит, бывший поручик Семёновского полка. Державин понял, что ответ его в тот же вечер станет известен царице.
Слова пришли сами собой: «Нет! Вверенными мне постами как не собственными мне вещами меняться не могу. Я обязан быть признательным за то, что имею, и быть готовым туды, куды послан...»
Искренне сказал. Хоть и мечтал о Казани, но новым своим постом он очень ублаготворён. Здесь тысяча выгод перед Петрозаводском: площадь губернии чуть не втрое меньше Олонецкой, а населением превосходит в четыре с лишком раза. Дом изрядный, общество хорошее, подчинённых всякого рода довольно. Была бы охота, а работать есть с кем. Наместник генерал-поручик Иван Васильевич Гудович, не в пример Тутолмину, везде ссылается на законы и их одних берёт за основание.
Державин крупным косым почерком писал в Питер письма друзьям и покровителям:
«Был у нас Иван Васильевич и пробыл неделю. Будучи предшествуем благодеяниями, которые он многим исходатайствованием чинов сделал и ко мне признательными по делам отношениями, он встречен был здесь с нелицемерною от всех радостию; кроткое его, простое и снисходительное со всеми обращение, образ мыслей благородных и поступки на истинных правилах чести основанные усугубили к нему внутренним всех благорасположением то почтение, которое по наружности начальникам отдаётся... Весьма он счастлив, и мы все, ежели возможем удержать навсегда таковые между нами расположения и спокойную жизнь, отчего и служба, конечно, будет иметь свои успехи...»