Грон. Трилогия
Шрифт:
— Ухожу завтра.
Табунщик бросил сумрачный взгляд в ту сторону, куда указал Грон, потом отрицательно покачал головой:
— Нет.
— Почему?
Табунщик энергично махнул рукой и сказал:
— Два дня.
И вновь начал скрести лошадиные бока. Грон постоял рядом некоторое время, раздумывая о странном поведении табунщика, но в голову ничего не пришло, и он решил подождать. Его уже давно интриговал вопрос: зачем табунщик приволок его к себе? Этот человек, несмотря на всю свою безыскусность, оставался для него загадкой. К тому же особо торопиться ему все равно было некуда, во всяком случае, два дня для него ничего не решали.
Утром второго дня Грон проснулся в одиночестве. Все семейство табунщика куда-то исчезло. Они тихо поднялись и бесшумно покинули помещение, оставив его одного. У Грона екнуло под ложечкой.
Грон еще подождал, но потом решил, что свое обещание выполнил и со спокойной душой может отправляться. Однако, когда он вышел за ворота, его уже ждали. Табунщик сидел на Осыпи. Рядом гарцевали двое сыновей помоложе. Двое старших стояли прямо напротив выхода, обнаженные по пояс. Не было только самого младшего, того, что обычно кашеварил. Грон остановился. Табунщик подъехал поближе и внимательно заглянул Грону в лицо:
— Ты делать, что хочу я. Я делать, что хочешь ты.
Грон настороженно смотрел на него. А табунщик энергичным жестом указал на старшего сына:
— Бить его. — Он перевел руку на другого: — Потом его.
Грон удивился. Но в этот момент старшенький трубно взревел и бросился вперед. Грон оставался на месте до последней секунды, а затем присел и саданул братца кулаком в солнечное сплетение. У того что-то екнуло внутри, и он свалился на четвереньки. Грон ударил от души, но парень не отключился, как можно было бы ожидать, а лишь замер в позе табуретки, жадно, со всхлипом втягивая воздух. Грон предполагал, что, когда табунщик просил его избить своих старших, речь не шла о сильных увечьях, но что считать окончанием избиения? Поэтому он на всякий пожарный, памятуя о том, что во многих культурах побежденным считается тот, кого положили на лопатки, подскочил к скрючившемуся противнику и рывком опрокинул братца на спину. И тут его перетянули кнутом по спине. Боль была так сильна, что Грон едва не взвизгнул, но тут вновь услышал свист рассекаемого воздуха и попытался увернуться. Эта попытка не совсем удалась, однако удар был гораздо слабее, чем предыдущий. Грон развернулся и наткнулся на злорадно ухмыляющегося второго братца, вновь замахивающегося кнутом. Грон не стал дожидаться третьего удара и прыгнул к нему, одновременно нанося удар ногой с поворотом по левому уху. Второй выпустил кнут и рухнул на землю. Грон быстро повернулся к первому противнику. Тот уже очухался, но благоразумно не стал лезть на новенького. Грон поднял глаза на табунщика. Папаша созерцал эту сцену с довольным видом. Он величественно кивнул Грону:
— Хорошо. — Затем тронул коня и, подъехав вплотную, протянул руку: — Едем.
Грон запрыгнул на круп Осыпи, и табунщик взял с места в галоп. Через некоторое время Грон понял, что они скачут в тот конец долины, где он никогда не был.
Они скакали около часа, и Грон с удивлением отметил, что табунщик не жалеет коня. К тому моменту, когда табунщик позволил жеребцу перейти на шаг, Осыпь покрылся пеной и дышал шумно и тяжело. Наконец впереди показалась рощица настоящих деревьев. Листва на них уже пожухла, но еще оставалась зеленой. Над рощицей возвышалась скала, с которой в облаках белых брызг срывался небольшой водопад. Табунщик остановил коня у опушки и знаком показал в глубь рощицы:
— Иди, это там. Как выйдешь — уйдешь. — Потом развернул коня и поскакал обратно.
Грон проводил его озадаченным взглядом и повернулся к рощице. Судя по звуку, водопад падал в небольшое озерцо. По-видимому, Грона
Рощица в длину была всего шагов пятьдесят, и у самой скалы действительно было небольшое озерцо. Грон подошел к обрывистому бережку и огляделся. Под раскидистым деревом с густой кроной, стоявшим немного поодаль, была разложена роскошная медвежья шкура. Рядом с ней стояла глиняная бутыль, очень похожая на те, из которых наливали вино в деревенском трактире, а также лежала засохшая лепешка и окаменевший кусок козьего сыра. Грон просто задохнулся от удивления. По меркам табунщика, это был даже не царский, а прямо-таки божественный стол. Явно готовилось что-то серьезное. Грон осторожно обошел озерцо, ища следы — он не мог себе представить, что вся эта роскошь предназначается ему одному, но ничего подозрительного не заметил. Только следы волчьих и медвежьих лап да зверья поменьше. Грон решил, что надо ждать. Он повернулся к озеру. Вода манила. Хотя она явно была очень холодной, но Грон последний раз купался недели три назад, если не считать того ливня, когда он проезжал через деревню. Он быстро разделся и с разбегу кинулся в воду. Та была еще холоднее, чем он думал. Видимо, поток начинал свой путь на ледниках и расстояние это было очень небольшим. Грон шумно крякнул и нырнул под окруженную брызгами стену падающей воды. Его закрутило, слегка протащило по дну, тучи воздушных пузырьков, захваченных водопадом, окутали тело, как наждаком сдирая застарелую грязь. Наконец он почувствовал, что легким не хватает кислорода, и мощными гребками выплыл из-под водопада. Когда он, отфыркиваясь и энергично махая руками, чтобы согреться, выбрался на берег, со стороны дерева, под которым лежала медвежья шкура, раздался смешок. Грон замер. Чей-то звонкий голос негромко позвал:
— Эй!
Грон медленно повернулся. Под деревом, на медвежьей шкуре лежал младший член семьи табунщика. Он был совершенно наг, но не это больше всего поразило Грона — перед ним… лежала девушка. Грон некоторое время стоял как громом пораженный. Девица смотрела на него немного смущенно, но явно забавляясь его замешательством. У нее было сильное, крепкое тело и упругая, но маленькая, видно еще не до конца сформировавшаяся грудь.
— Ты долго будешь там стоять?
Грон вспомнил, что ни разу до этого не слышал ее голоса. Только смех. Она говорила чисто, но слишком правильно выговаривая слова. Будто вспоминая когда-то выученный и не часто используемый язык. Грон выбрался на берег и, подойдя к ней, осторожно опустился на корточки.
— Зачем меня привели сюда?
Девушка смущенно потупилась:
— Отец сказал, что ты подходишь для обряда.
— Какого? — спросил Грон, уже догадываясь.
— Сегодня День последнего жеребенка, а мне уже пятнадцать зим, мне пора.
С этими словами она показала себе на низ живота и густо покраснела. Грон слегка смутился. Девушка выросла в окружении мужиков и вряд ли точно знала, что ей предстоит. Единственным примером, который мог бы слегка просветить ее, были весенние игры жеребцов и кобылиц. Грон еще не сталкивался с ситуацией, когда его партнерша была бы столь неопытна, поэтому ему было слегка не по себе.
— А почему отец решил, что я подхожу?
Девушка удивленно посмотрела на него:
— Тебя же признал Осыпь.
Грон хмыкнул. Конечно, немного необычно довериться мнению коня в подобном вопросе, но вполне в духе табунщика.
— Ну, тогда действительно.
Девушка даже несколько обиделась:
— Осыпь лучше всех чувствует людей. Когда мне было девять лет, в долину пришли злые люди. Осыпь услышал, как они подошли к конюшням, и начал стучаться копытами в стену. Отец проснулся и разбудил всех. Мы успели убежать в лес, а потом вернулись. Ночью. Злые люди решили заночевать в нашей долине. — Она презрительно искривила губы. — Они не знали, что лошади нас хорошо понимают. Ночью отец встал с противоположной стороны лагеря и позвал табун. Кони выбили ворота и поскакали к отцу. — Она кивнула на бутыль. — Это отец купил прошлой осенью, на те блестящие кругляшки, что были у тех людей в кулечках.