Гроза двенадцатого года (сборник)
Шрифт:
Юный герой, быстро, ярко как-то взглянув в лицо Карамзина, сделал второй, самый глубокий, какой только можно было сделать, поклон… Щеки его покрылись румянцем радости и стыдливости…
— Я вами воспитан… я читал… я глубоко… — бормотал он бессвязно.
Карамзин протянул ему руку… «Мне приятно…»
— Александр Иванович Тургенев, — продолжал хозяин в сторону другого рекомендуемого.
— Повеса, — подсказал с улыбкой рекомендуемый: — историограф и… повеса…
— Но повеса умный, просвещенный, благородный, —
— Вездесущий, вседовольный, всеблаженный, — добавлял рекомендуемый.
Они обменялись поклонами и рукопожатиями.
— Опять насилу вытащил из архива, — сказал Тургенев, указывая на Карамзина.
— И хорошо сделали, — отвечал Сперанский.
— Но можете представить, чем я его выманил оттуда?
— Опять «слепым Якуном»?
— Нет, сказал, что адмирал Мордвинов где-то нашел и подарил вам знаменитые сапоги Редеди, чуб Святослава и зубочистку Феодосия Печерского.
И Сперанский, и Карамзин засмеялись. Улыбнулся и гусарик, переглянувшись с Лизой, которая им, кажется, окончательно завладела.
— А можете вообразить, что этот повеса наделал? — сказал Карамзин, указывая на Тургенева.
— Какой-нибудь манускрипт испортил? — улыбнулся Сперанский.
— Нет, нервы расстроил у моего архивного кота.
— Это у академика Василия Васильевича Миофаго-ва, — пояснил Тургенев.
И Лиза, и ее новый друг охотно, как видно, слушали этот серьезный разговор ученых мужей.
— Чем же это? — спросил Сперанский.
— Я ему за ученые заслуги повесил мышь на шею. И Лиза, и ее друг засмеялись. Ученый разговор становился очень занимательным.
— В самом деле, — сказал Карамзин, — повесил ему мышонка на шею; мышонок из папье-маше, искусно сделанный — настоящая мышь, и мой Васька совсем потерял спокойствие: живых мышей не ловит, а все возится с своим орденом, хочет поймать его и не может.
— Однако, как двигается ваша история? — серьезно спросил Сперанский.
— Медленно… так много архивной работы, так много не разобранных, не очищенных критикой материалов, что голова идет кругом, — отвечал задумчиво Карамзин. — Кажется, я так и положу свою усталую голову над этой историей, а все-таки не кончу ее.
— Зачем же? Вы еще молоды.
— Да, но силы падают… По возвращении государя я читал его величеству одну главу из нового тома… Государь остался очень доволен, милостиво благодарил; но одно чтение так утомило меня, что я чуть было не лишился чувств.
— Да, государь говорил мне об этом, выражал сожаление…
— А прежде со мной ничего подобного не было, — продолжал Карамзин задумчиво, — я чувствую, что история будет мне гробом…
— И монументом бессмертия, — горячо добавил Сперанский.
— И бессмертия Василия Миофагова… На монументе надо будет изобразить и Ваську, оберегающего летописи, — с своей стороны, прибавил неугомонный Тургенев.
А Лиза уже совсем завладела своим новым
— А я знаю, что вы — не вы.
— Как не я? — с удивлением спрашивал гусарик.
— Так — не вы…
— Кто же я?
Лиза нагнулась к самому уху нового друга и прошептала:
— Вы — девочка, а не мальчик…
— Кто вам сказал? папа?
— Нет, не папа… я сама догадалась.
— Как же вы догадались, милая? — смущенно. говорил попавшийся воин.
— А когда я взошла, вы читали письмо… А это письмо, я знаю, вашего папы.
— Почему же вы знаете?
— Когда папа получил его летом, как мы еще на даче жили, на Каменном, и там поссорились с Сашей Пушкиным… он сказал, что хоть папа Лизин и любимец царский, а все-таки у Лизы Сперанской облик семинарской…
— Ах, какой злой мальчишка!
— Нет, он не злой, а только шалун — шпилькой мы его называем… Так папа мой читал письмо вашего папы при мне и еще жалел вашего папу, а Соня говорила, что и мы, как вот вы, ушли бы в гусары, да мышей боимся…
Гусарик рассмеялся и погладил девочку… «Какая храбрая…»
— Ну, я и узнала у вас это письмо, и вас узнала… Только я никому не скажу, что вы девочка…
— Хорошо, милая. Вы умница и честная девочка.
— А о чем вы там шушукаетесь, Елизавета Михайловна? — обратился вдруг к Лизе Тургенев.
Озадаченная неожиданностью, девочка не нашлась сразу и несколько растерялась.
— Мы… я говорила… я вам этого не скажу, — вдруг решительно оборвала Лиза.
— Ого! секреты, государственные тайны! — шутил Тургенев.
— Да, мы говорили о каком-то Саше Пушкине, об очень живом мальчике, — выручал Лизу ее новый друг.
— О, я знаю этого арапчонка… Елизавета Михайловна к нему неравнодушна.
— Мы с ним помирились уж, — пояснила Лиза.
— Вот как! А вы давно из армии? — спросил Тургенев, обращаясь уже прямо к гусарику.
— Пять дней, как я из Полоцка и из главной квартиры.
— А не знакомы вы с Денисом Васильевичем Давыдовым? Адъютант у Багратиона.
— Да, я его знаю несколько.
— Он мой приятель… Скажите пожалуйста: он мне писал, что там у вас появилась новая Иоанна д'Арк? Видали вы этот феномен? О нем много говорят.
Большие глаза Лизы так и застыли на лице ее нового друга. Она с волнением и страхом ждала. Волнение ее усилилось еще более, когда она заметила смущение на лице друга. Но девочка не выдала ни себя, ни своего друга.
— Да и там на этот счет держатся упорные слухи, — немного помолчав, отвечал гусарик довольно покойно. — Но удивительно — никто ее не видал, хоть все о ней говорят… Я думаю, что это басня.
— Не говорите — слух имеет основание… Признаюсь вам откровенно, глядя на вас и соображая собственноручное пожалование вам государем этого ордена, я бы мог подозревать, что…