Гроза на Шпрее
Шрифт:
— Будем считать, — Умберто Висконти впервые улыбнулся одними глазами. Иногда молчаливое доверие бывает красноречивее слов.
— Итак?
— У этого негодяя остались две записки и одно письмо Марианны. Он должен их вернуть. И пусть не ссылается, что куда-то их засунул. Такие, как он, берегут каждую бумажонку, как оружие.
— Рамони вернет все до последнего клочка. Ручаюсь. Прежде всего — он трус. Ну, а о том, как заставить его молчать, мы уже договорились в прошлый раз.
— Мне грустно, что вы собираетесь
— Мне тоже. Я оставляю здесь немало дорогих мне друзей.
— Присоедините и нашу семью к их числу. И помните, всегда, в любое время…
— Спасибо, синьор Висконти! Я очень ценю ваше расположение.
Условившись встретиться завтра, Гончаренко распрощался с отцом Марианны.
В пансионат возвращаться не хотелось, аппетит тоже почему-то пропал. В ресторан, первый попавшийся по дороге, Григория привлек уже не голод, а желание позвонить на виллу и узнать, приехал ли Рамони. Приличия ради Григорий заказал бутылку сухого вина, жаркое из молодого барашка, и направился к телефонной будочке. Трубку сняли в тот же момент, словно его звонка ждали. В ухо хлынул поток вопросов, жалоб на срочность дел, которые так не вовремя погнали Рамони в дорогу, извинений и просьб поскорей приехать. Витторио явно нервничал.
«Ничего, потерпишь… Я еще не такого страха на тебя нагоню!..» — подумал Григорий, решив не торопиться. Разговор с Рамони развеселил и вернул аппетит. После омлета, которым его угостили утром, жаркое казалось особенно вкусным. Понравилось и вино — терпкое, холодное. Намеренно затягивая завтрак, Григорий просмотрел утренние газеты и поднялся, только сложив последнюю из них.
Рамони встретил его упреком:
— Друзья так не поступают, Фред. Столько времени испытывать мое терпение!
— Я задержался из-за ваших же дел, — подчеркнуто раздраженно бросил Григорий. — Ну и задали вы мне хлопот! Представляете, отец Марианны хотел, чтобы я был главным свидетелем в уголовном деле, которое он собирался возбудить.
Витторио так сильно прикусил губу, что натянувшаяся кожа загнула кончик носа — и лицо тотчас приобрело хищное выражение.
— Я… я могу начать тяжбу с его дочуркой. Ворваться в мой дом в мое отсутствие и разыграть такую трагикомедию! На юридическом языке это называется шантаж…
— Мы не в суде, и я не прокурор, так что давайте говорить на языке человеческом, — оборвал его Григорий. — Понимаю, вам неприятна эта история, но будьте справедливы: если девушка решается лишить себя жизни и оставляет на столе письмо, адресованное в прокуратуру…
— Какое письмо? Где оно? — всполошился Рамони.
— Она забрала его с собой, когда пришла в себя. Сейчас оно у отца Марианны. А на юридическом языке, к которому вы только что прибегли, это называется документ, вещественное доказательство. Я не ошибаюсь? — с невинным видом спросил Григорий.
Лицо Витторио скривилось как от зубной боли:
—
Рамони так искренне огорчался, так сетовал на свою судьбу, которая, как он сказал, «подсунула ему пустой билет», так жалел напрасно потраченное время, что утратил меру хотя бы внешней благопристойности. Григория физически тошнило от его излияний, и он решил положить им конец:
— Благодарите бога, что все так обернулось! Если бы девушку нашли мертвой у вас на вилле…
— О-о! — схватившись за голову, простонал Рамони. — Следствие, допросы… И шум, шум на всю Италию! Вы спасли меня, Фред!
— Только наполовину, — возразил Гончаренко. — Синьор Умберто в таком душевном состоянии, что способен на все.
— Надо что-то делать, надо что-то делать… Я потребую медицинской экспертизы, и она докажет, что я не лишал невинности эту сумасшедшую, хотя мог это сделать… У меня есть улики, они докажут: Марианна сама кидалась мне на шею, преследовала меня письмами. О, я сделаю из нее и ее папеньки всеобщее посмешище, я…
«Ты еще больший мерзавец, чем я предполагал!»
— Посмешищем прежде всего станете вы сами, — не скрывая гнева, крикнул Григорий. — Вместо того, чтобы погасить пламя, вы хотите его раздуть! Свести на нет все, чего я с таким трудом добился!
Рамони притих.
— Вы… вы считаете… есть другой выход? — заикаясь, спросил он.
— Пойти на все уступки и принять все условия, выдвинутые синьором Умберто. Кстати, мне стоило больших усилий добиться, чтобы требования его были благоразумны. Другой, собрав такой материал против вас…
— Какой материал? — в голосе Рамони слышалась явная тревога.
— Некоторые пикантные подробности вашей холостяцкой жизни, — наугад стал перечислять Григорий, — какие-то компрометирующие документы о вашем участии в деятельности МСИ, и не только МСИ, но и о ваших связях с другими нелегальными организациями, сведения о том, как запутаны ваши материальные дела. Надо думать, он тщательно ознакомился с вашим досье по каким-то одному ему ведомым каналам. И это меня волнует больше всего. Стоит таким материалам попасть в газеты левого направления…
Лицо Рамони так менялось по мере оглашения этого перечня, что Гончаренко понял — бьет он без промаха, и озабоченно прибавил:
— Признаться, я даже растерялся. Выступая посредником между вами и Умберто Висконти, — я отважился на такой шаг, надо же было выиграть время — я ведь руководствовался чувством симпатии к вам, но сейчас меня волнует и собственная безопасность. Мне бы не хотелось, чтобы мое имя связывали с этой историей, и вы понимаете, по каким соображениям.
Рамони зашагал по кабинету, мрачно размышляя над чем-то.