Гроза на Шпрее
Шрифт:
— Давайте говорить о фактах, а не о их психологической подоплеке. Вы же признаете, что были недостаточно разборчивы в выборе знакомых. Кого именно вы имели в виду?
— Никого персонально, просто высказал такое предположение, а предположение еще не признание, как вы только что сформулировали. Дверь моего дома была широко открыта, возможно, — подчеркиваю это слово — кто-то из моих гостей и нарушал существующие законы. Но это отнюдь не означает, что к его махинациям в какой-то мере причастен был и я.
— Вы можете облегчить свое положение, Штаубе: назовите своих сообщников и честно признайте собственную
Брови Штаубе поползли вверх, но на пути, как бы сломавшись, опустились, — казалось, у допрашиваемого нет сил даже удивляться.
— Не понимаю вас, герр следователь! Сообщники… вина… повторяю: мой арест — сплошное недоразумение.
— Выходит, к спекуляциям на черном рынке вы не имели никакого отношения?
— Только как потребитель. В той мере, в какой это разрешают себе почти все: сигареты, немного кофе, несколько банок сгущенного молока, бекон. Вы знаете, как трудно достать что-либо из продуктов… Я неплохо зарабатываю и могу не ограничивать себя в еде.
— Показания ваших, как вы называете их, знакомых говорят о другом.
— У каждого свое понятие о чести!.. Я бы, например, не позволил себе оклеветать кого-либо из тех, кто пользовался моим гостеприимством.
— Оставим этот вопрос открытым. В вашей записной книжке значится несколько фамилий и адресов. Скажите, кто все эти люди?
— Вы сами видите: мой блокнот весь исписан. У меня была довольно широкая практика. Скорее всего, это пациенты, которые в свое время записались на прием. Точно не помню.
— Записи слишком уж свежие, чтобы ссылаться на плохую память.
— Тем не менее это так. К превеликому сожалению…
— Попробую обновить ряд фактов в вашей памяти, — следователь нажал кнопку звонка и приказал вошедшему конвоиру: — Введите, пожалуйста, свидетеля… гмм… хотя бы этого, — не называя фамилии, он написал ее на клочке бумаги.
Едва уловимое движение мускулов под кожей на миг смело с лица Штаубе выражение сонного равнодушия: глаза остро блеснули, но тяжелые веки сразу же погасили этот взгляд, губы обмякли и замерли, изображая подобие презрительной улыбки.
Тот, кто вошел в кабинет следователя, как видно, обладал немалым опытом в отношениях с правосудием. Быстро, заискивающе поклонившись следователю, он застыл в позе напряженного ожидания, весь проникнутый желанием раскаяться до конца, отмежеваться от содеянного, попробовать — в который уже раз! — покончить с прошлым. Присутствия в комнате третьего лица он, казалось, не замечал.
— Садитесь, Рифке, и скажите: вы знакомы с этим господином?
— Еще бы! Я работал на Штаубе, был одним из его контрагентов.
— У дантиста! Какие же функции вы выполняли?
— Они не имели ничего общего с его врачебной практикой. Мы скупали и перепродавали дефицитные товары, в зависимости от рыночной конъюнктуры.
— Кто это мы?
— Такие, как я. Те, у кого не было собственного капитала, чтобы широко поставить дело и выдержать конкуренцию.
— Что это вам давало?
— Пятнадцать процентов от общей прибыли, если не принимать во внимание деньги, уходившие на вино, женщин и всякие иные увеселения, как называл их Штаубе. О, он мог и из мертвого вытрясти денежку! Да что говорить: глупые деньги по-глупому и тратятся.
— То есть к наркотикам?
— Разумеется.
— Кто их поставлял?
— В этом бизнесе мы не участвовали. Очевидно, американские парни, которые развлекались у Штаубе. С уверенностью могу сказать только о сержанте Петерсоне, потому что собственными ушами слышал, как он поссорился из-за порошка со своей милашкой. Спьяну малышка стала брыкаться, кричать, что с нее достаточно, что она обо всем расскажет, если он завтра же не пойдет с ней под венец.
— Как звали девушку?
— Клархен. Наивная телочка, которую стая волков отрезала от стада.
— Чем же закончилась ссора девушки с сержантом?
— Их примирил Штаубе: накричал на Петерсона, пообещал Кларе его вразумить, вызвался быть ее посаженым отцом. Что было потом — не знаю, я сразу же ушел.
Слушая рассказ Рифке, следователь время от времени поглядывал на Штаубе. Тот заерзал на стуле, рванул ворот рубашки. Багровым стало не только лицо, но и большие залысины, покрытые мелкими капельками пота. Они струйками стекали на виски, катились вниз по рытвинам морщин, размывая маску благодушия, надетую на лицо хищника. И как только прошел первый порыв ярости, как только схлынула краска, лицо Штаубе явило следователю подлинный слепок внутренней сути этого человека.
— Ну, Штаубе, это только первый свидетель. Может, вы сами расскажете о своей разносторонней деятельности, и о том, куда пропала Клара?
— Сначала уберите этого подонка, — прохрипел Штаубе.
…Жена Нунке, Берта, закрывает крышку большого чемодана и, обессилев, садится на стул, гонимая страхом, горем, ощущением собственной никчемности, обидой на мужа. Вот и все! Через час уходит поезд, она уезжает с детьми в Гамбург к своим родителям. Ей кажется, что в кофрах и чемоданах спрятано все ее прошлое, а не те необходимые вещи, которые она решила взять с собой. Ведь она сюда не вернется. Слишком уж много душевных сил стоила ей их семейная жизнь; вопреки здравому смыслу, она лепила ее из обломков своих же разбитых надежд. Иозеф не стал ей другом, не смог стать и настоящим отцом своим детям. Он даже не приехал на похороны старшенькой, Лиз. А потом вернулся домой как властелин, которому все должны подчиняться. Вся ее молодость ушла на вечное ожидание коротких встреч, написанных на скорую руку писем. И только встретившись с Карлом, она поняла, что отношения между женщиной и мужчиной могут быть иными. Единственный в ее жизни и кратковременный роман. Но он перечеркнул все, чем она жила прежде. Обнажил всю фальшь ее положения вечной соломенной вдовы, убожество того мира, в котором она пребывала. В глубине души Иозеф, может быть, и догадывался об отношениях между женой и воспитателем сына, но вида не подавал, не позволял себе углубляться в это. Еще бы! Наследник древнего прусского рода фон Кронне, и вдруг рядом — какой-то жалкий преподаватель истории. Нонсенс! В семье Кронне такого и быть не может! Перед глазами Берты возникает лицо мужа: самоуверенное, вылощенное, с холодно поблескивающими глазами. Какой же он противный, боже, какой омерзительный! Если сравнить с Карлом…