Гроза в Безначалье
Шрифт:
— Люди добрые! Чудо из чудес! Мы не местные, подайте богомольцам на обратную дорогу, во здравье болящей царицы!
— Я-то мыслил: шудра-чернавка, рыбье племя — а оно вона как! Воздушник-Странный, однако…
— Сандалом, сандалом-то шибает — аж в ноздрях раем чихается!
— …И едва узрел апсарью дщерь мудрый Парашара, Спаситель-риши, как возымел к ней желание. Но девушка изумилась, сказав: «Ведь если будет погублена моя девственность, лучший из дваждырожденных, то не смогу я боле оставаться дома!»
— Ха! Позабавился на шару досточтимый Парашара: вмиг девичества лишил и обратно все зашил! Господа Спасители, по новой не хотите ли?
— Бей срамослова!
— В колья!
— Н-на! В царицу нашу помоями плещешь?! Н-на!
— Удрал! Удрал, пакость языкатая!
— Ниче! В другой раз достанем…
Суры-асуры, до чего же мы все любим несчастных, ласково именуя их «несчастненькими»! Блаженный нас не устраивает — подавай блаженненького! Бедный раздражает голым задом и голодным взглядом? Зато бедненький в почете и утирает сальные губы. Даже малых сих вполне можно искушать, кто бы ни вопиял гласом громким о грехе этого почтенного занятия — но маленькие… О, маленькие — это же совсем другое дело!
Искушай малых всласть, но и пальцем не трожь маленьких!
Подозрительные в чужом счастье и удаче, мы единодушно стойки в ОБЩЕМ горе! Шудра-рыбачка, черная девка без роду-племени, пробившись из грязи в князи, собрала на себя всю ненависть Города Слона, но настал день, и столичные жители заговорили по-иному. Все легло в строку: и Воздушный Странник, и проклятая апсара-горемыка, и замурзанное детство, и кровавые мозоли от весла… Ах, безгрешное дитя, которое скрасило радже Шантану последние годы его жизни! Добродетельная мать наследников престола — потеряв сына, она состарилась от горя! Избранница Спасителя-риши, благоухающая сандалом!
Ах… да что вы говорите?! Побегу расскажу жене…
От этого костра полыхнуло и пошло гулять дальше: закивали панчалы, восхитились ядавы, многозначительно промолчали дашарны, прицокнули языками камбоджи — мало ли племен, мало ли народов, а пострадавших любят все.
В общем восхищении как-то прошла незамеченной встреча на Махендре, Лучшей из гор: к светочу аскетов, Раме-с-Топором, явилась делегация тамошних брахманов и поведала о происшествии в Хастинапуре. Ясное дело, поведала из третьих уст — но аскет все равно выслушал со вниманием. И взамен, ни к селу ни к городу, рассказал брахманам длиннющее предание об одном из основателей Лунной династии. Дескать, тот царь царей по имени Яяти-Лицемер был за духовные заслуги вознесен прямиком в Обитель Тридцати Трех, где возгордился сверх меры, нахамил Громовержцу и крайне удивился, летя вверх тормашками на грешную землю.
Так вот, пока царь пребывал в Обители, все Трехмирье успешно копалось в его грязном белье! И это царь-праведник?! Он избегал жену, строгал детишек жениной подружке, запретной для него, в старости достал собственных сыновей, требуя обменяться с ним молодостью, а за отказ проклинал без жалости, изумляясь скупердяйству потомства…
Среднему даже предрек от большого сердца: «Быть тебе вождем звероподобных тварей, которые спят с чужими женами (к чему бы это?) и питаются трупным мясом!»
Но зато когда царя скинули с неба в болото, целых пять мудрецов, пятеро великих подвижников, в складчину преподнесли бедолаге плоды своих духовных заслуг — и Индра уже ничего не смог поделать, когда гордец возвратился обратно на небо в блеске и славе.
Рама-с-Топором замолчал, теребя кончик косы, брахманы-вестники переглянулись, тайно пожали плечами и удалились кто куда.
Все знали, что от младшего сына царя из легенды началась Лунная династия, все знали, что от проклятого первенца этого же царя, не возжелавшего делиться молодостью
До Великой Битвы оставалось ровно восемьдесят пять лет, это было известно абсолютно точно, поскольку позавчера впервые заплакал другой мальчик.
Будущий Наставник Дрона по прозвищу Брахман-из-Ларца.
На прошлой неделе ты побывал у гетеры.
Вернее, не побывал, а она сама явилась к тебе, и даже не к тебе, а в арендованный подставным лицом дом, будучи уверенной, что идет по вызову к богатому торговцу тканями… Гетеру мало смутила темнота, царившая в покоях, — ей, госпоже ста удовольствий, попадались клиенты с самыми разнообразными вкусами, разве что до сих пор не встречалось клиента, которого можно было утомить лишь под утро. И то прибегнув напоследок к редкому способу «Муравьиный узел», требовавшему от женщины музыкальных и акробатических талантов одновременно с талантами чисто женскими.
Довольная оплатой — в кошеле бренчали золотые нишки [56] , а не серебро или, упаси боги, медяки! — гетера удалилась на рассвете, а ты еще с полчаса лежал на смятом ложе, закинув мощные руки за голову и глядя в потолок.
«Зверь умер!» — пришло тебе на ум, но мысль казалась куцей, обрывочной, и почему-то все время хотелось добавить: «Да здравствует зверь!»
От гетеры пахло орисскими благовониями, а не сандалом, и страсть ее, изощренная и гораздая на выдумки, отличалась от бешеного темперамента Сатьявати — но это впервые было не важно. Ты сам напомнил себе купца, который вызвал на дом женщину для развлечений, приятно провел время и сейчас отправится в лавку… или в государственный Совет, что ничего не меняло. Зверь, упрямо толкавший тебя к соитию с одним-единственным существом на свете, умер. От старости? От внезапной старости Сатьявати? По прихоти судьбы? Бог весть…
56
Нишка — золотая монета весом 9,33 грамма.
Ты лежал, уставясь в потолок, и не знал, что зрачки твои сейчас похожи на кошачьи, а глаза слабо мерцают в полумраке, напоминая взгляд Черного Островитянина… Зверь умер, и он здравствовал. Просто сменив логово.
Ты вышел на веранду внутреннего дворика, босиком прошлепал к бассейну для омовений и спустился вниз по кирпичной лестнице. Вода была холодной, остыв за ночь — кроме тебя и удалившейся гетеры, в доме никого не было, и слуги не спешили к устройству для подачи горячего воздуха, это было хорошо, и хорошо весьма.
Спустя час ты уже гнал колесницу по «Пути Звездного Благополучия» в направлении дворца.
У западных ворот тебя встретила темнокожая старуха и, распространяя аромат сандала, принялась взахлеб кричать о необходимости спешно женить ее сына. Твоего сводного брата.
Ты равнодушно кивнул и спрыгнул с колесницы.
Все, кроме Грозного, замечали, что регент изменился. Старикам он напоминал Пратипу, того улыбчивого раджу, чье правое бедро было предназначено исключительно для невесток, а колья на площади — исключительно для преступников. Шамкая беззубыми ртами, старики сходились на том, что спокойный взгляд Грозного устрашает больше, нежели в свое время устрашал открытый гнев Шантану-Миротворца.