Гроза
Шрифт:
— Не скрывайте, скажите правду. Все мы здесь не чужие.
Суфий задумался, морщины на лбу его углубились.
— Говорите же, не заставляйте всех ждать.
— Я точно не могу судить, верно ли, нет ли… это ведомо только богу… Но, по-видимому, домуллы-имамы спорят о том, кто же из них имеет право прочитать упокойную молитву, — сказал, настороженно оглядываясь, суфий.
— Неужели это правда? — сказал старик, взявшись рукой за свой воротник, и воскликнул: «О боже!».
— Да вон они, сидят в комнате рядом с этой и не могут, по-видимому, договориться между
— Не могут договориться? Удивительно ведь это, а? — усмехнулся старик.
— Извините, уж я пойду теперь, — повернулся к двери суфий.
— Конечно, ведь вы же должны служить, суфий. Аллах-и-акбар, аминь! — старик встал с места. — Нет пользы и нам сидеть, заперевшись, в этой комнате. — Он вышел наружу. Остальные пошли вслед за ним.
Снег выпал большой. Под его тяжестью согнулись ветки деревьев. Несмотря на то, что дул холодный ветер, смешанный со снегом, во дворе, в комнатах, у ворот, на улице было полно народу.
Взглянув на выстроившихся в длинный ряд соболезнователей, старик подошел и присоединился к группе людей, стоявших у входа в соседнюю комнату. Действительно, суфий был прав: в комнате спорили два муллы, голоса их хорошо были слышны здесь, на улице.
— Я не дрался из-за наследства, подобно вам, — говорил один мулла, — я не собираюсь захватывать то, что по праву принадлежит другому человеку.
— И я не оспариваю наследства, — отвечал мулла из соседней мечети. — Но самым первым имамом в этой мечети, построенной благоверным и достопочтенным Маматбеком — да пошлет ему аллах царство небесное! — был я. А раз так, то и погребальную молитву должен отправлять я. Это мой долг.
— Когда-то вы были имамом этой мечети. Но не по собственной воле вы ушли из мечети имама Хасана, имама Хусана. Не предложили ли вам уйти и не сказали ли при этом: «Скатертью дорога»?
— Что я слышу? И от кого? От сайкелды, от пришедшего из-за гор…
— Что это с вами? — вмешался в спор Сахиб-саркор, тоже находящийся в комнате, — ведь стыдно же должно вам быть…
— Разве есть у этого человека стыд? Иначе он не совал бы свой нос в чужую мечеть.
— Я здесь не чужой. Это не я пришел из-за гор, а некто другой. Откройте глаза пошире и посмотрите, кто здесь чужой, а кто нет.
— Попрекают меня тем, что я пришел сюда издалека, из-за гор. Что из того? Я получил образование в священной Бухаре в медресе верховного казия. А вы, мулла, — недоучка. Если мы начнем говорить о законах шариата и о пути духовного совершенствования, то вам не избежать позора. Ну-ка скажите, сколько имен у всевышнего?
— У всевышнего одна тысяча сто имен, — быстро ответил другой мулла.
— Правильно. Хвала и честь вам. А теперь назовите-ка, прославляя, эту тысячу сто священных и благословенных имен. После этого, так и быть, я уступлю вам сегодняшнюю молитву.
— Согласен. Считайте. Только сотворю вот молитву… Аузи биллахимина-шайтан-ир-раджим, бисмиллах-ир-рахман-ир-рахим… Приступаю. О джаббар [45] .
— Раз.
— О халлах [46] .
—
— О карим [47] .
— О джалил…
— Постойте, постойте, — закричал Сахиб-саркор. — Уж не собираетесь ли вы перечислять все тысячу сто имен всемилостивейшего аллаха?
— Именно так и есть.
45
Могущественный.
46
Создатель.
47
Милостивый.
— А что же будет с погребальной молитвой? Пришедшие на погребение и так уж превратились в сосульки. Да и старики в мечети измучались в ожиданьи. Нет уж оставьте ваш спор, исполняйте свои обязанности!
— Верно вы сказали. Я встаю. Скажите участникам похорон, что сейчас заупокойная молитва будет прочитана мной в мечети.
— Нет, — вскочил другой мулла, загораживая дорогу первому. — Читать заупокойную молитву — мое право.
— Не преграждайте мне путь! Не превращайте благодеяние в грех! Отправляйтесь в свою мечеть. Там ждут вас не усопшие, а живые правоверные…
— Вот прочитаю молитву, тогда и уйду…
Снова вступил в разговор Сахиб-саркор.
— Почтенные господа, я уразумел, наконец, предмет вашего спора. Я был Маматбаю верным слугой. Я не уменьшал его богатство, но способствовал его приумножению. Сослужу ему еще одну службу и помирю вас. На похоронный обряд я выставляю не одно животное, а два: кобылу и верблюда. Делаю я это для того, чтобы вы, два имама, не позорились друг перед другом. Пусть один из вас возьмет кобылу, а другой верблюда.
— Кобылу мне!
— Ладно пусть кобыла достанется вам, а верблюд вам, домулла.
— Согласны! — воскликнули оба имама почти в один голос. Теперь они начали состязаться в любезности друг перед другом, уступая друг другу право первым войти в мечеть и первым начать молитву.
Табут, едва ли не примерзший к земле, силой оторвали и понесли. Послышался вопль женщин. Все три жены покойного били себя по лицу кулаками и царапали себе щеки. «О, мой повелитель!» — восклицала молодая вдова. — Кого теперь Додхудай будет называть отцом?! Кто будет его гладить по головке? Кто будет ласкать меня, о, мой повелитель!»
Вопли молодой женщины сотрясали сердца собравшихся и вызывали слезы у них на глазах.
Никому не было известно, как появился на свет Маматбай, но все теперь знали, каким образом погас свет его жизни, когда ему только-только исполнилось сорок восемь лет.
— Невиданное празднество было устроено в Нурате, многолюдные зрелища. Кто же знал, что призовые верблюд и кобыла понадобятся для похорон?
— Смерть приходит без гонца, она не предупреждает о своем приходе, — так рассуждали участники похорон, возвращаясь с кладбища, где положили Маматбая на его «настоящее» место.