Гроза
Шрифт:
Входит Барыняс лакеями. Катерина с криком прячется.
Явление шестое
Те жеи Барыня.
Барыня. Что прячешься? Нечего прятаться! Видно, боишься: умирать-то не хочется! Пожить хочется! Как не хотеться! — видишь, какая красавица. Ха-ха-ха! Красота! А ты молись богу, чтоб отнял красоту-то! Красота-то ведь погибель наша! Себя
Катеринапрячется.
Куда прячешься, глупая? От бога-то не уйдешь! Все в огне гореть будете в неугасимом! (Уходит.)
Катерина. Ах! Умираю!
Варвара. Что ты мучаешься-то, в самом деле? Стань к сторонке да помолись: легче будет.
Катерина (подходит к стене и опускается на колени, потом быстро вскакивает). Ах! Ад! Ад! Геенна огненная!
Кабанов, Кабанова и Варвара окружают ее.
Все сердце изорвалось! Не могу я больше терпеть! Матушка! Тихон! Грешна я перед богом и перед вами! Не я ли клялась тебе, что не взгляну ни на кого без тебя! Помнишь, помнишь? А знаешь ли, что я, беспутная, без тебя делала? В первую же ночь я ушла из дому…
Кабанов (растерявшись, в слезах, дергает ее за рукав). Не надо, не надо, не говори! Что ты! Матушка здесь!
Кабанова (строго). Ну, ну, говори, коли уж начала.
Катерина. И все-то десять ночей я гуляла… (Рыдает.)
Кабанов хочет обнять ее.
Кабанова. Брось ее! С кем?
Варвара. Врет она, она сама не знает, что говорит.
Кабанова. Молчи ты! Вот оно что! Ну, с кем же?
Катерина. С Борисом Григорьичем.
Удар грома.
Ах! (Падает без чувств на руки мужа.)
Кабанова. Что, сынок! Куда воля-то ведет! Говорила я, так ты слушать не хотел. Вот и дождался!
Действие пятое
Декорация первого действия. Сумерки.
Явление первое
Кулигин(сидит на лавочке), Кабанов(идет по бульвару).
Кулигин (поет).
Ночною(Увидав Кабанова.)Здравствуйте, сударь! Далеко ли изволите?
Кабанов. Домой. Слышал, братец, дела-то наши? Вся, братец, семья в расстройство пришла.
Кулигин. Слышал, слышал, сударь.
Кабанов. Я в Москву ездил, ты знаешь? На дорогу-то маменька читала, читала мне наставления-то, а я как выехал, так загулял. Уж очень рад, что на волю-то вырвался. И всю дорогу пил, и в Москве все пил, так это кучу, что на-поди! Так, чтобы уж на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то, так мне бы и в ум не пришло, что делается. Слышал?
Кулигин. Слышал, сударь.
Кабанов. Несчастный я теперь, братец, человек! Так ни за что я погибаю, ни за грош!
Кулигин. Маменька-то у вас больно крута.
Кабанов. Ну да. Она-то всему и причина. А я за что погибаю, скажи ты мне на милость? Я вот зашел к Дикому, ну, выпили; думал — легче будет, нет, хуже, Кулигин! Уж что жена против меня сделала! Уж хуже нельзя…
Кулигин. Мудреное дело, сударь. Мудрено вас судить.
Кабанов. Нет, постой! Уж на что еще хуже этого. Убить ее за это мало. Вот маменька говорит: ее надо живую в землю закопать, чтобы она казнилась! А я ее люблю, мне ее жаль пальцем тронуть. Побил немножко, да и то маменька приказала. Жаль мне смотреть-то на нее, пойми ты это, Кулигин .Маменька ее поедом ест, а она, как тень какая, ходит безответная. Только плачет да тает, как воск. Вот я и убиваюсь, глядя на нее.
Кулигин. Как бы нибудь, сударь, ладком дело-то сделать! Вы бы простили ей, да и не поминали никогда. Сами-то, чай, тоже не без греха!
Кабанов. Уж что говорить!
Кулигин. Да уж так, чтобы и под пьяную руку не попрекать. Она бы вам, сударь, была хорошая жена; гляди — лучше всякой.
Кабанов. Да пойми ты, Кулигин: я-то бы ничего, а маменька-то… разве с ней сговоришь!..
Кулигин. Пора бы уж вам, сударь, своим умом жить.
Кабанов. Что ж мне, разорваться, что ли! Нет, говорят, своего-то ума. И, значит, живи век чужим. Я вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с дураком, и нянчится.
Кулигин. Эх, сударь! Дела, дела! Ну, а Борис-то Григорьич, сударь, что?
Кабанов. А его, подлеца, в Тяхту, к китайцам. Дядя к знакомому купцу какому-то посылает туда на контору. На три года его туды.
Кулагин. Ну, что же он, сударь?
Кабанов. Мечется тоже, плачет. Накинулись мы давеча на него с дядей, уж ругали, ругали, — молчит. Точно дикий какой сделался. Со мной, говорит, что хотите, делайте, только ее не мучьте! И он к ней тоже жалость имеет.