Гроzа

Андреева Наталья

– Борька где? – спросил Дикой, тоскливо глядя на обильно политые домашней сметаной пельмени в своей тарелке. Издеваются здесь над ним, что ли? Как такую красоту употреблять без водки?!

– Должно быть, как обычно, с Кудряшом, – пожала плечами жена.

– И чего Борис к нему прилип? Понятно же, что Кудряш мой авторитет повсюду подрывает! И племянника моего Ванька неспроста обрабатывает.

– Господи, да отстань ты от Бориса! Теперь в Калинове хоть есть на кого посмотреть. А то одни упыри кругом. Морды красные, толстые, волосенки жиденькие.

Дикой

невольно покосился на дочку. Вся в мать: поросячьи глазки, утиный нос, мясистый подбородок. И Степан Прокофьевич невольно вздохнул:

– А где еще две пампушки? Некомплект. Дочки где, говорю? Книжки читают по школьной программе или в инете залипли? Хватит им уже чипсы трескать! По всему дому крошки! И попы у обеих как подушки!

– На себя посмотри, – фыркнула жена. – Тоже мне, кипарис! У тебя живот как подушка диванная!

– Мне замуж не выходить.

– Сейчас не красота у девушки важна, а ее приданое. Вот ты и расстарайся, папочка. Нам с Верой только свистни – женихи сами набегут. Правильно, дочка?

– Я замуж пока не хочу, – наморщила носик Вера. – Мне калиновские парни не нравятся.

– А кто ж тебе нравится? – прищурился Дикой. Вера молчала. – Та-ак… Борисова работа. Ну, ничего. Я эту заразу в своем доме искореню! – он бухнул кулаком по столу.

– Боря хотя бы в моде разбирается, – надулась Верка. – Хоть поговорить есть с кем. Понятно, почему он каждый вечер из дома уходит, – она безразлично посмотрела в окно и сказала: – Мам, я гулять.

– Куда пошла?! – рявкнул Дикой и вскочил.

– Иди, дочка, – сказала жена. – А ты сядь. Не хочешь есть – телевизор смотри.

– А ты накрой на стол, как положено! – Дикой сел, все еще надеясь на сознательность супруги.

– Чего орете? – в дверях появилась бабка Анфиса.

В Калинове ее прозвали Дикой бабкой. Вообще, в городе упорно ставили ударение на первый слог, а не на второй, когда речь шла о дочках мэра и его матери. А младшую дразнили в школе дикой Любкой. Та ревела и чуть ли не каждый день жаловалась матери. Но если взрослых как-то можно вразумить, то что ты сделаешь с детьми?

Анфисе Михайловне давно уже перевалило за семьдесят. Но она до сих пор боролась за власть в доме Диких со снохой. Хотя в какие-то моменты они были заодно.

– Да вот, мама, пытаюсь навести в своем доме порядок, – пожаловался Степан Прокофьевич.

– Пива, что ли, опять насосался?

– И ты, мать, туда же!

– Соня права: не надо тебе пить. Небось, водку клянчишь. Степа, у тебя же давление!

– Это у вас, стариков, давление! Вы его с утра до ночи в поликлинике лечите! К врачам не протолкнуться! У меня вся почта жалобами завалена! Специалистов не хватает!

– Будешь так кричать, у тебя будет гипертонический криз, – покачала головой Анфиса Михайловна.

– Нет, так жить нельзя! – Дикой опять вскочил. – Поеду-ка я лучше в бар.

– Сашу я отпустила, – предупредила жена. – Так что домой тебя никто не повезет.

– Такси возьму, – буркнул Дикой и бухнул дверью.

У

него появился повод провести вечер вне дома. Степана Прокофьевича жестоко обидели непониманием. У крыльца, в тенечке лежала, вывалив розовый язык, огромная кавказская овчарка. От жары она страдала больше всех.

– Алка! – свистнул Дикой. – А ну, иди сюда! – он хлопнул себя по коленке. – Иди, чего ты?

Овчарка зевнула и лениво перевернулась на другой бок.

– Да что же это за жизнь такая! – не выдержал Дикой. – Шесть баб в доме, и ни от одной уважения нет!

– А ты ее хотя бы раз покормил? – ехидно спросили из открытого окна.

Овчарка встрепенулась на хозяйкин голос, подняла огромную мохнатую голову и с укоризной посмотрела на Дикого.

«Опять пива насосался?» – отчетливо прочитал он в собачьих глазах. Все шесть баб в доме Степана Прокофьевича явно были в сговоре, а его самого в грош не ставили. Он уже до смерти устал от женских трусов и лифчиков во всех санузлах, горы гигиенических прокладок, тонны косметики, загромождавшей полки. Штаны и рубашки Степана Дикого тонули в ворохе женских тряпок, как в зыбучих песках.

Дикой сплюнул от злости и потрусил к своему джипу.

Слава богу, Степану Прокофьевичу было куда пойти и у кого искать утешения. Это была его огромная тайна, узнав которую Калинов превратился бы в осиное гнездо, а дом Дикого в камеру пыток. Увы! Он был женат на племяннице губернатора, и к бесценным родственным связям прилагались унизительные родственные обязанности. Дикой обязан был все время помнить, кто его облагодетельствовал, вытащил из грязи и дал путевку в жизнь. И Степану Прокофьевичу все это давно уже осточертело…

Глава 6

Дом Кабановых считался в Калинове самым значительным. Говорят, все дороги должны вести к Храму, а если дорога туда не ведет, то зачем она нужна? Храм в Калинове, конечно, был, но его еще надо было поискать. Он затерялся на окраине, за щелястым забором, заросшим крапивой, и его плешивые купола с облупившейся позолотой навевали на горожан уныние. Но они стыдливо опускали глаза, проходя мимо подноса с пожертвованиями на реконструкцию храма. Деньги в Калинове не водились, разве что у богатых, коих в городе были считаные единицы, и все они погрязли в мирском.

Возможно, что поначалу городок, как и положено, строился вокруг святого места, но со временем разросся и неспешно отполз к железнодорожному полотну, а потом и вовсе перевалился за него. И стал разрастаться дальше уже вокруг главной городской магистрали, все больше напоминая раковую опухоль. Узкие болезненные улочки, похожие на метастазы своими чахлыми деревцами и изрытыми колесами, в колдобинах и ухабах дорогами расползались все дальше и дальше в степь. И в привольные ковыли вклинивались плешивые картофельные грядки, а между ними повырастали похожие на бородавки скважины. Засуха в Калинове не была редкостью, поэтому каждый владелец подсобного хозяйства первым делом заботился о бесперебойной подаче воды.