Грозное лето

Соколов Михаил Дмитриевич

— Вы, в форме легионера Пилсудского, неведомо, как и зачем попавший сюда, кто вам дал право так оскорбительно говорить о русских и об их командирах? — накинулся на него генерал Сиреллиус. — И как вы, офицер, можете позволять себе такое пренебрежительное отношение к старшим офицерам русской армии?

Тадеуш загорячился:

— Я достаточно воспитан, ваше превосходительство, чтобы не вызвать старшего, если он позволяет себе оскорблять мою честь.

— Как вы смеете? — воскликнул Сиреллиус.

Орлов сказал:

— Поручик Щелковский причислен к штабу второй армии и уже оказал ей немалые боевые услуги, ваше превосходительство. Выразить же он изволил не только свое

собственное мнение, а и мнение многих офицеров.

Это было перед рассветом. А утром генерал Душкевич отдал приказ: вернуть с марша на Мушакен и двадцать четвертую дивизию генерала Рещикова.

Последнюю угрозу тылу Франсуа. Последнюю надежду и реальную силу, могшую расстроить противнику всю идею окружения корпусов Мартоса и Клюева. Ибо тыл Франсуа — Нейденбург — охраняли всего три батальона, а Макензен еще не мог выйти из боя под Ортельсбургом с шестым корпусом Благовещенского и не мог сомкнуть с частями Франсуа кольцо окружения, хотя и обезножил пехоту, гнал ее по пятьдесят километров в сутки, а теперь, усадив едва ли не всю. тридцать пятую дивизию на крестьянские телеги, погнал их вскачь по дороге Вилленберг — Нейденбург.

Крымов с обычной бесцеремонностью сказал:

— Ваше превосходительство, я, как представляющий командующего армией, не согласен с вами. Наоборот, я сейчас же поеду к генералу Рещикову, начальнику дивизии, и потребую от него быстрейшего марша на Мушакен. Это — единственная точка, куда могут отойти наши центральные корпуса.

Генерал Душкевич спокойно повторил:

— Полковник Крымов, прошу исполнить мой приказ, как начальник штаба корпуса.

Крымов сбычился и горячо произнес:

— Вы не имеете права, ваше…

И умолк, увидев приближавшихся двух конных, в которых без труда узнал Андрея Листова и Максима Свешникова, израненных и забинтованных чем попало, еле сидевших на лошадях.

Орлов стоял возле автомобиля, опираясь на палку, и удивленно воскликнул:

— Поручик Листов? Андрей? И Максим? Что с вами? Кто это вас так?..

— Потом, Александр. Дайте нам воды. Максим то и дело теряет сознание, — сказал Андрей Листов и хотел встать с коня, да не мог и упал на его шею.

Тадеуш Щелковский помог ему и возмущенно воскликнул:

— Пся крев прусская. Они же изрубили вас, Андрей, мой дорогой друг. Как же это? Почему с вами не был я, идиот несчастный?

— Не надо, Тадеуш. Все обойдется. И ты не смог бы управиться с целым эскадроном, — ответил Андрей Листов, а когда немного отошел, закурил с великим удовольствием и рассказал…

Генерала Самсонова со штабом армии он настиг в лесу, по дороге на Мушакен — Янов, и пристроился к его конвою из сотни казаков. Но когда Самсонов увидел в лесу, на просеке, разбросанные буханки хлеба, мешки с пшеном и патронные ящики, а на дороге — торопившиеся в тыл обозы и нахлестывавших лошадей ездовых, он остановил всех, расспросил, в чем дело, и понял: в тылу корпуса Мартоса случилась паника. И вернулся назад, в Орлау, приказав чинам штаба двигаться на Мушакен.

Постовский и другие чины штаба запротестовали и сказали, что командующий должен беспокоиться обо всей армии, а не только об одном или двух ее корпусах, и уговорили Самсонова продолжать путь…

Андрей Листов покурил с жадностью, торопливо, будто в бой должен был идти, и продолжал, стараясь не подавать вида, что чувствует себя очень плохо:

— …Вскоре разведка сообщила, что Мушакен занят противником. Некоторые офицеры, — не назвал он, кто именно, и Орлов понял, что в числе этих офицеров был и он, Андрей Листов, — некоторые офицеры предложили Самсонову продолжать путь в обход Мушакена, а если противник все же обнаружит их —

атаковать его конвоем, но Постовский воспротивился такому предложению, заявив, что атака ничего, кроме напрасных жертв, не даст, и посоветовал идти левее, в направлении деревень Валендорф — Ретковен — Заддек. Но при выезде из этой последней деревни разъезд казаков под командованием Филимонова наткнулся на засаду противника и был обстрелян из пулемета. Конвой Самсонова состоял из казаков второй и третьей очередей и тотчас же свернул в лес.

Самсонов обратился к казакам с краткой речью, призвал к исполнению своего воинского долга и напомнил, что в бытность его донским наказным атаманом он знал иных донцов, доблестных воинов, но казаки все равно не выходили из леса.

— Тогда мы со штабс-капитаном, не знаю его фамилии, выхватили шашки и бросились вперед с возгласами «Ура!», и лишь теперь за нами бросились и казаки под командованием полковника Вялова, с криками «Ура!», с гиканьем и шумом, как научениях, со стрельбой в воздух, как будто им некуда было девать патроны. Немцы открыли огонь из пулеметов, но мы неслись на них во всю мочь. И тут случилось то, что до сих пор никак не укладывается в моей голове: казаки, не доскакав полсотни шагов, не саженей, а именно шагов, — до противника, опять повернули в лес, увидев двоих своих станичников раненых и одного убитого.

Самсонов не стал ждать, пока они вновь соберутся и пойдут в атаку, и вместе со штабом, на лошадях, взятых у конвойной полусотни в Нейденбурге, поехал но дороге на Вилленберг, надеясь встретить здесь шестой корпус Благовещенского, которому накануне отдал приказ форсированно двинуться именно в этом направлении на выручку тринадцатого корпуса Клюева. Но вскоре выяснилось, что и Вилленберг уже занят противником и что никакого шестого корпуса в этом районе не было…

Андрей Листов умолк, закрыл глаза и так просидел несколько секунд, и было похоже, что он уже не сможет продолжать этот тягостный рассказ.

Орлов сидел рядом с ним на ступеньке автомобиля и не хотел спрашивать: было ясно, что рассказывать далее было не легко. И предложил:

— Андрей, отдохни немного, а уж потом и закончишь. Да, собственно, тебе надо сказать лишь одно слово: жив ли генерал Самсонов?

Андрей Листов открыл голубые глаза, посмотрел на него убийственно печально и тихо ответил:

— Генерала Самсонова… Александра Васильевича более с нами нет. Они бросили его. Шли ночью, ему стало плохо, он присел отдохнуть, а они не заметили и ушли. Потом вернулись искать, но не нашли и опять ушли. И он покончил с собой — вестовой нашел его, но было поздно… Я хотел вывезти его, но немецкие уланы… Нескольких человек мы с Максимом, который искал Самсонова по приказанию штаба фронта, сшибли, но немцев было слишком много, и они осмелели. Мы разогнали их, потом захватили пять орудий, но напоролись на немецкие пулеметы…

Он вновь закрыл глаза, помолчал немного и заключил тихо:

— Предали. Трусы и бездарности. Все. И даже Мартос, герой японской кампании, бросил корпус и пытался пробиться на свою территорию, но потерял две лошади и попал в плен. А Клюев сел под сосной, достал белый платочек и стал махать им немцам. А казаку приказал прикрепить к пике сорочку и показать немцам. Офицерам же сказал: «Кто не хочет сдаваться в плен — пусть спасается, как может». Вот так они воюют, их превосходительства… И обе ставки: фронта и верховного. А у Клюева ведь было одиннадцать тысяч свежих войск, можно было легко пробиться, ибо у немцев — лишь пулеметные заслоны на просеках. Наши солдаты и некоторые офицеры бились головами о сосны от отчаяния и негодования, что их предали. Некоторые стрелялись тут же.