Грозные царицы
Шрифт:
В то самое время, когда цесаревна размышляла – и грусть ее была смешана с горечью – о будущем империи, больше никак ее не касавшемся, посланники Верховного тайного совета спешили к ее кузине Анне Иоанновне в Митаву. Кандидатка в царицы приняла их с лукавой доброжелательностью. И Анна Иоанновна не зря втихомолку посмеивалась: добровольные шпионы при дворе, с которыми она поддерживала отношения, уже успели донести ей о содержании писем, привезенных депутацией от Верховного тайного совета. Но внешне, конечно, она ничем себя не выдала: намерений своих так и не открыла, прочитала и бровью не поведя перечень запретов, накладывавшихся на российскую императрицу и продиктованных теми, кто стремился сохранить режим, который позволил бы им держать власть в своих руках, более того – объявила, что со всем согласна. У нее, казалось, не вызвало возражений даже сделанное ей предложение порвать с любовником – Эрнстом-Иоганном Бироном. Введенные в заблуждение тем, с
Втайне лелея собственные планы, заверив делегатов из Москвы в полном своем согласии подчиниться требованиям Верховного тайного совета и сделав вид, что попрощалась навеки с дорогим своим Бироном, Анна Иоанновна пустилась в дорогу. За нею следовала свита, достойная принцессы такого ранга. 10 февраля 1730 года сделали остановку в селе Всесвятском, поблизости от Москвы. Назавтра должны были состояться похороны Петра II, времени на то, чтобы добраться до города, не хватало, но эта помеха вполне устраивала будущую императрицу. И действительно, как она узнала немного позже, траурный день оказался ознаменован скандалом. Невеста покойного, Екатерина Долгорукая, в последний момент потребовала, чтобы ее поместили в кортеже там же, где находились члены императорской семьи. Те, кому на самом деле принадлежала эта привилегия, взбунтовались и отказались принять «выскочку» в свои ряды.
Началась перебранка, после обмена оскорблениями и поношениями взбешенная Екатерина отправилась домой.
Этот инцидент, во всех подробностях изложенный Анне Иоанновне, немало ее позабавил, и ей показалось еще приятнее заснеженное Всесвятское с его тишиной и покоем. Но следовало подумать и о том, как она въедет в старую царскую столицу. Озабоченная тем, чтобы народ ее полюбил, Анна Иоанновна угостила водкой два прибывших ее поприветствовать подразделения: Преображенского полка и конного гвардейского полка, после чего, не сходя с места, объявила себя полковником этих войск, а главного своего приспешника – графа Семена Андреевича Салтыкова – подполковником. Зато – взяв реванш, – когда к ней явились с визитом изъявить почтение члены Верховного тайного совета, она приняла их с ледяной вежливостью и притворилась удивленной, увидев, что канцлер, Гавриил Головкин, собирается наградить ее орденом Андрея Первозванного, на который она и так имела право как царица. «Ах, правда, я и позабыла его надеть!» – с иронией произнесла она, остановив Головкина жестом. И, позвав кого-то из свиты, попросила надеть на нее ленту прямо на глазах у канцлера, шокированного подобным нарушением правил. Удалившись, каждый из членов Верховного тайного совета подумал про себя, что управлять царицей будет не так легко, как им казалось.
15 февраля 1730 года произошел, наконец, торжественный въезд Анны Иоанновны в Москву, а на 19-е число того же месяца было назначено принесение присяги Ее Величеству в Успенском соборе и главных церквях города. Верховный тайный совет, предупрежденный о том, что императрица не слишком его жалует, надумал пойти на некоторые уступки, чтобы сохранить главные преимущества и чуть-чуть подправить традиционный текст этого «клятвенного обещания». Теперь, решили верховники, отныне пусть все клянутся в верности «Ее Величеству и Империи» – это, по их мысли, должно было устранить все опасения и дурные предчувствия. Затем, после бесчисленных совещаний, учитывая неконтролируемые волнения среди гвардейских офицеров, они смирились с необходимостью смягчить еще и формулировки «запретов», налагавшихся на императрицу первоначальным договором с ней. По-прежнему загадочная, по-прежнему улыбающаяся, Анна Иоанновна отмечала про себя эти ничтожные изменения, не одобряя их вслух, но и не критикуя. Она – по видимости с глубокой нежностью – приняла у себя кузину, Елизавету Петровну, благосклонно протянула руку для поцелуя, объявила, что с огромным участием относится к их общей семье. А прежде чем отпустить восвояси, пообещала даже лично – как самодержавная государыня – проследить за тем, чтобы Елизавета ни в чем не нуждалась, пока хочет находиться в своем уединении.
Но, несмотря на показные покорность и доброжелательность, Анна Иоанновна ни на минуту не теряла из виду цель, поставленную ею перед
25 февраля 1730 года царица как ни в чем не бывало сидела на троне, окруженная членами Верховного тайного совета и толпой придворных, наводнивших большой зал Лефортовского дворца. Внезапно сквозь толпу, подобно кораблю, лихо разрезающему морские волны, прорвались несколько сотен гвардейских офицеров во главе с князем Алексеем Черкасским, известным борцом за права новой императрицы. Взяв слово, он попытался в бессвязной своей речи объяснить, что документ, подписанный Ее Величеством под давлением Верховного тайного совета, противоречит принципам российской монархии, где царят помазанники Божьи. От имени миллионов подданных, посвятивших себя борьбе за Святую Русь, он принялся умолять царицу отказаться от этого чудовищного соглашения и как можно скорее созвать Сенат, дворянство, высшее офицерство и духовенство, чтобы огласить перед этим собранием свои собственные взгляды на власть.
«Нам нужна самодержавная царица, мы не хотим Верховного тайного совета!» – прокричал один из офицеров, бросаясь на колени перед Анной Иоанновной. Ловкая комедиантка, Анна Иоанновна изобразила изумление: вроде бы ей вдруг открылось, что ее добровольное согласие было получено обманом, что, полагая, будто передает Верховному тайному совету часть своих прав ради всеобщего блага, она, оказывается, оказала услугу только злодеям и честолюбцам! «Как?! – воскликнула она. – Разве, когда я подписывала „Кондиции“ в Митаве, я не соблюдала интересов всего народа?» Офицеры вдруг все разом сделали шаг вперед, как на параде, и заявили в один голос: «Мы не позволим, чтобы нашей государыне диктовали законы! Мы ваши рабы, но мы не можем перенести, чтобы бунтовщики делали вид, что командуют вами. Скажите одно только слово, и мы бросим их головы к вашим ногам!»
Анна Иоанновна едва сдержалась, чтобы не показать публично своей радости. Во мгновение ока ее триумф искупил все прошлые унижения и оскорбления. Ее хотели оставить в дураках, а это она оставила в дураках своих врагов, верховников, стерла их в порошок. Испепелив взглядом этих коварных аристократов, она воскликнула: «Я больше не чувствую себя в безопасности здесь!» – и, обернувшись к офицерам, добавила: «Повинуйтесь только Семену Андреевичу Салтыкову!»
Человек, которого она назвала, несколько дней назад был произведен в подполковники. Офицеры прокричали «Виват!» так громко, что стекла задрожали. Одной-единственной фразой эта мудрая женщина с сильным характером смела Верховный тайный совет с лица земли. Значит, она сможет вести Россию к славе, справедливости, процветанию, значит, она достойна этого!
Чтобы завершить этот «момент истины», императрица приказала прочесть ей вслух текст хартии. После оглашения каждого пункта договора она задавала один и тот же вопрос: «Соответствует ли это желаниям народа?» И каждый раз офицеры вопили во все горло: «Да здравствует самодержавная царица! Смерть изменникам! Мы разорвем на куски всякого, кто откажет ей в этом титуле!»
Выигравшая таким образом всенародный плебисцит даже прежде, чем была официально коронована, Анна Иоанновна заключила сладким голоском, который никак не подходил к ее могучей фигуре матроны: «Так, выходит, эта бумага бесполезна?» – и под рев толпы, кричавшей «Виват!», порвала в клочья документ и бросила его клочки к своим ногам.
По окончании этого бурного заседания, которое Анна Иоанновна сочла своей настоящей коронацией, императрица, в сопровождении все разрастающейся когорты гвардейских офицеров, двинулась в сторону членов Верховного тайного совета, которые, не желая присутствовать при триумфе той, которой хотели подстричь коготки, но которая этими коготками только что изодрала их всех в кровь, предпочли ретироваться. В то время как большая часть верховников словно бы онемела – они стояли подавленные, унылые, удрученные, – Дмитрий Голицын и Василий Долгорукий обратились к толпе противников и публично признали свое поражение. «Пусть все будет так, как угодно Провидению!» – философски заключил Долгорукий.
И снова взорвалась толпа, снова послышались крики «Виват». «День одураченных» подходил к концу. Когда уже не оставалось ни малейшего риска примкнуть не к той партии, сделать неверный выбор, Остерман, который, притворившись тяжело больным, якобы пролежал все это время в постели по настоянию врачей, вдруг появился – свеженький как огурчик и веселый как скворец, – поздравил Анну Иоанновну, поклялся ей в вечной преданности и потихоньку предложил императрице начать от имени Ее Величества показательный процесс против Долгоруких и Голицыных. Анна бросила ему радостно-презрительную улыбку. Ну, и кто осмеливался говорить, что она другой породы, чем Петр Великий? Только что она доказала обратное. И одна только мысль об этом переполняла ее гордостью.