Грозный адмирал

Станюкович Константин Михайлович

– Уверен, Сергей, - продолжал Ветлугин, и голос его звучал торжественно строго, - что ты будешь честно служить отечеству и престолу. Твой отец ни у кого не искал, ни перед кем не кланялся, а тянул лямку по совести, исполняя свой долг. Ни казны, ни матроса не обкрадывал. Есть такие негодяи... У меня, кроме жалованья да деревушки от покойного батюшки, ничего нет!
– гордо прибавил адмирал.

Сережа жадно ловил эти слова, и радостное, горделивое чувство за отца сияло на лице сына.

– Будь справедлив... Не лицеприятствуй... Не вреди товарищам. Будь строг, но без

вины матросов не наказывай, заботься о них... не позволяй их обкрадывать. Я был в свое время строг, очень даже строг по службе... тогда пощады не давали. Но, во всяком случае, не будь жесток с матросами, чтобы тебе не пришлось потом прибегать к беспощадным мерам, к каким однажды пришлось прибегнуть мне... Избави тебя бог от этого!

Сережа смутно слышал о чем-то ужасном, бывшем в жизни отца, но что именно было, никто из домашних не знал, и Ветлугин никогда об этом не говорил. И юноша замер в страхе ожидания чего-то страшного. Он и хотел знать истину, и боялся ее.

Грозный адмирал смолк и задумался. Точно какая-то тень внезапно пронеслась над ним и омрачила его суровое, непреклонное лицо. И он, опустив голову, несколько времени пребывал в безмолвии, словно бы переживал в эту минуту давно забытый эпизод из далекого прошлого, воспоминание о котором даже и в таком железном человеке, как Ветлугин, по-видимому, вызывало тяжелое впечатление.

Наконец он поднял голову и сказал:

– Все равно, ты впоследствии услышишь. Так лучше узнай от меня.

Грозный адмирал сердито крякнул и начал:

– В двадцать третьем году я был послан в дальний вояж* на шлюпе** "Отважном" как один из лучших капитанов... Тогда ведь в дальний вояж ходили очень редко, и попасть в такое плавание было большой честью... Когда я имел стоянку в Гавр-де-Грасе, ночью на шлюпе вдруг вспыхнул бунт... Меня чуть не убили интрипелем***... Я положил на месте злодея и пригрозил стрелять картечью из орудия... Бунт был подавлен в самом начале... Затем...

_______________

* В старину моряки кругосветное плавание называли "дальним

вояжем".
– П р и м. а в т о р а.

** Ш л ю п - трехмачтовое судно, похожее на нынешние корветы.

П р и м. а в т о р а.

*** И н т р и п е л ь - абордажный топор.
– П р и м.

а в т о р а.

Старик на секунду остановился и еще мрачнее и суровее, словно то, что он станет рассказывать, было самое худшее, - продолжал, понижая голос:

– ...Затем я немедленно снялся с якоря, вышел в океан и повесил двух главных зачинщиков на ноках* грот-марса-реи**. К рассвету я вернулся в Гавр принимать провизию...

_______________

* Н о к - оконечность рангоутного дерева.

** Г р о т - вторая мачта на корабле. М а р с - полукруглая

площадка на мачте корабля. Р е я - горизонтальный брус на мачте,

служащий для привязывания парусов.

Ветлугин смолк. Сережа был бледней рубашки. Он понял, почему у отца был бунт, и с невольным ужасом глядел на старика.

– Необходимо было!
– прибавил, словно бы оправдывая этот поступок мести, грозный адмирал, поднимая на бледного потрясенного юношу глаза и тотчас

же отводя их.

У Сережи подступали к горлу слезы. Его возмущенное сердце отказывалось приискать оправдание. Он не мог понять, что "необходимо было" повесить двух человек за свою же вину и после того, как уж бунт был прекращен. Разнородные чувства наполняли его потрясенную душу: негодование и ужас, любовь и жалость к отцу, на совести которого лежит ужасное воспоминание.

– Теперь другие времена, другие порядки!
– заговорил после молчания грозный адмирал.
– Хотят без телесных наказаний выучить матроса, сохранить дисциплину и морской дух. Что ж? Попробуйте. Быть может, и удастся, хотя сомневаюсь.

– Наш капитан не сомневается, папенька!
– взволнованно и горячо возразил Сережа.
– У нас на корвете совсем не будет линьков.

– Не будет? Но распоряжения еще нет? Телесные наказания еще не отменены!

– Все равно... капитан не хочет их... И он отдал приказ, чтобы никто не смел бить матросов, и просил офицеров, чтобы они не ругались...

– И не ругались?
– усмехнулся адмирал.

– Да, папенька... Наш капитан превосходный человек.

– Ну и поздравляю твоего капитана!
– иронически воскликнул старик и нахмурил брови.

Вслед за тем адмирал поднялся с кресла и, подавая Сереже двадцать пять рублей, проговорил с обычной суровостью:

– Вот тебе на дорогу... Не мотай... Помни: я не кую денег. Рассчитывай на себя и бойся долгов... В портах, смотри, будь осторожнее... Всякие дамы там есть... Остерегайся... Ну, прощай... Служи хорошо... Раз в месяц пиши, как это вы, умники, без наказаний будете плавать с вашим капитаном и содержать в должном порядке военное судно!
– язвительно прибавил старик.
– Мать, братья и сестры тебя завтра проводят, а я в Кронштадт не поеду... Нечего мне смотреть на ваш корвет. Я привык видеть суда в щегольском порядке, а у вас, воображаю, порядок?! От одного угля сколько пыли?! Чай, чухонская лайба, а не военное судно?!

Сережа хотел было возразить, что их корвет в отличном порядке и нисколько не похож на лайбу, но адмирал, видимо, не желал слушать и сказал, протягивая руку:

– Ну, будь здоров. Ступай! Не опоздай, смотри, на корвет!

И, крепко пожав Сережину руку, он направился в спальню, чтобы, по обыкновению, отдохнуть час после обеда.

Таково было прощание грозного адмирала с сыном перед трехлетней разлукой.

XII

– Ну, что? Как он тебя простил, Сережа? Как все было? Рассказывай, рассказывай по порядку. Ну, ты вошел к нему в кабинет... А он что?

Такими словами встретила Сережу адмиральша, горевшая любопытством и очень любившая, чтобы ей все рассказывали с мелочными подробностями и с чувством.

Но Сережа, грустный и задумчивый, еще не освободившийся от первого впечатления, вызванного отцовским признанием, должен был разочаровать адмиральшу. Прощение произошло почти без слов. Никаких трогательных сцен не было.

– И отец не бранил тебя? Не упрекал?
– удивлялась мать.

– Нет, маменька.

– О чем же вы так долго говорили?