Грозовая степь
Шрифт:
— Райком есть, — твердо сказал отец, и брови его слились в одну линию, а над ними высыпал бисер пота. — Работники живы, и я — секретарь райкома.
— Не завидую тебе, секретарь, — с расстановкой, многозначительно сказал бритоголовый.
— Не пугайте, — ответил отец.
— Боюсь, с партбилетом придется расстаться.
— Это… за что? — медленно, страшно медленно спросил отец и приподнялся на кровати. Кровь отлила с его лица. — Какая-то сволочь подожгла райком, а я билет выложить?! Вы что… с ума посходили?
— Но-но,
Воротник тугой петлей захлестнул его багровую, налитую кровью шею. Я подумал, как бы он ненароком не удушился.
— Тут истерикой не возьмешь, — сказал он. — И не сволочись. Если у нас в каждом районе райкомы гореть будут, что же останется?
— Люди.
— Вон ты как! Значит, вины за собой не признаешь?
— Погодите, товарищи, — вмешался третий, длинноносый молодой мужчина. — Чего вы все удила закусили?
— Вину признаю, — слабо сказал отец. — За райком отвечу, но партбилет выкладывать — извините!
— А это у тебя спрашивать не будем, — махнул рукой бритоголовый. — Выложишь как миленький.
— Врешь! — Отец быстро сел на постели, бритоголовый отшатнулся. Но отец опять уже повалился на кровать, мучительно застонал и хрипло выдавил: — Не ты мне его давал, не тебе и отбирать!
— Что это? — вдруг раздался властный, с легким нерусским выговором голос с порога.
Все разом оглянулись.
В дверях стоял Эйхе.
Никто и не заметил, как к нашему дому подкатила легковая машина и из нее вылез первый секретарь крайкома. Высокий, сухощавый, с маленькой бородкой и аккуратно подстриженными усами, он походил на Дзержинского. Полувоенная форма — серая гимнастерка и синие галифе, заправленные в высокие хромовые сапоги, — добавляла это сходство.
— Что это? — повторил Эйхе и шагнул в комнату.
Мне показалось, что у нас стало светлее, вроде бы стены раздвинулись.
— Видите ли… — начал бритоголовый, и я поразился, как неузнаваемо переменился его голос, какой он стал мягкий.
— Вижу, — нахмурился Эйхе и начал чеканить: — Во-первых, почему у постели больного секретаря райкома нет врача? Во-вторых, почему разбор дела происходит на дому секретаря, а не на бюро райкома?
— Райкома нет, Роберт Индрикович, — вкрадчиво сказал бритоголовый и развел руками: мол, я тут ни при чем.
Мне показалось, он поклонился.
— Нет здания райкома, — сухо поправил Эйхе и снял фуражку военного покроя, — а члены бюро райкома живы и работают. Или я неправильно информирован?
Эйхе сел на стул и вытер со лба капельки пота. Высокий, чистый лоб дяди Роберта был разделен на две части: нижнюю — загорелую, и верхнюю — незагорелую, что скрывала фуражка. И от этого лоб казался еще выше. Дядя Роберт пригладил потные волосы, которые были у него разделены пробором, и обвел взглядом комнату.
— Что
— Нет, правильно, Роберт Индрикович, — ответил бритоголовый. — Только мы почли за лучшее отправить врача от постели, ввиду того, что в вопросах, которые мы хотели выяснить, врач не компетентен.
Эйхе поморщился от этой длинной фразы. Дальше я не слушал. Теперь все в порядке: дядя Роберт здесь.
Я выскочил на улицу, и вовремя: Степка и Федька уже залезали в легковушку. Дядя Вася — шофер Эйхе — собирался ехать на Ключарку мыть машину.
Здорово все же, что дядя Роберт приехал! Во-первых, его привез дядя Вася, а у него можно разжиться резиной на рогатки, и не какой-нибудь черной, а красной резиной, как и положено мальчишке, стоящему за Советскую власть. Это во-первых, как говорит дядя Роберт. Во-вторых, есть надежда прокатиться за увал. Дядя Роберт всегда катает нас на «эмке». В-третьих, приятно иметь знакомого настоящего революционера, который и в царских тюрьмах сидел, и в ссылке был, и революцию делал, и в гражданскую воевал. А уж дядя Роберт — настоящий старый революционер! У него даже кличка подпольная была: «Андрей».
На Ключарке мы рьяно помогаем дяде Васе мыть машину, и она начинает блестеть как новенькая. Потом купаемся сами, а потом, когда дядя Вася свертывает здоровенную самокрутку и закуривает, мы приступаем к главному.
— Воробьев у нас… — издалека начинает Федька и закатывает глаза, — страсть, дядя Вася!
— А-м-мм, — тянет дядя Вася, прищуривая от дыма один глаз.
— В огородах всё поклевали, — добавляет Степка. — Спасу нет.
— Пугало сделайте, — советует дядя Вася.
— Ой, дядь Вась, не боятся они их, на макушках сидят.
— М-м-мм.
— Бить их надо, — говорю я. — А руками разве накидаешься?
— Угу-м-мм.
Попыхивает себе самокруткой, блаженно щурится на речку, на плетни огородов, на дальние горы.
— Хорошо у вас здесь! Простор!
Разговор вроде бы подобрался к главному, и вот на тебе — опять потух!
— Воробьев у нас!.. — снова да ладом начинает Федька.
— М-м-мм.
Это сказка про белого бычка тянется, пока дядя Вася не накурится.
— Говорите, руками не накидаешься? — спрашивает дядя Вася и тщательно тушит о подметку окурок.
— Не накидаешься, дядь Вась! — горячо убеждаем мы.
— Плохо. Ничем помочь не могу. У меня только красная.
— Красная! — вопит Федька и пускается в пляс — Ура-а! Нам и надо красной.
— Красной? — удивленно спрашивает дядя Вася, а глаза его смеются. — Так бы и сказали сразу. Я думал, не возьмете Думал, черная нужна.
Гора с плеч. Держись, зареченские!
На обсохшей машине подкатываем к нашему дому. Дядя Роберт уже на крыльце, за ним толчется комиссия. Дядя Роберт что-то говорит бритоголовому.