Грозовой перевал
Шрифт:
Глава 4
Все мы – сущие флюгера! Я, решивший держаться независимо от общества, благодаривший свою звезду, что она наконец привела меня в такое место, где общение с людьми было почти невозможно, – я, слабый человек, продержался до сумерек, стараясь побороть упадок духа и тоску одиночества, но в конце концов был принужден спустить флаг. Под тем предлогом, что хочу поговорить о разных мероприятиях по дому, я попросил миссис Дин, когда она принесла мне ужин, посидеть со мной, пока я с ним расправлюсь; при этом я от души надеялся, что она окажется обыкновенной сплетницей и либо развеселит
– Вы прожили здесь довольно долгое время, – я начал, – шестнадцать лет, так вы, кажется, сказали?
– Восемнадцать, сэр! Я сюда переехала вместе с госпожой, когда она вышла замуж, – сперва я должна была ухаживать за ней, а когда она умерла, господин оставил меня при доме ключницей.
– Вот как!
Она молчала. Я начал опасаться, что миссис Дин если и склонна к болтовне, то лишь о своих личных делах, а они вряд ли могли меня занимать. Однако, положив кулаки на колени и с облаком раздумья на румяном лице, она некоторое время собиралась с мыслями, потом проговорила:
– Эх, другие пошли времена!
– Да, – заметил я, – вам, я думаю, пришлось пережить немало перемен?
– Конечно! И немало передряг, – сказала она.
«Эге, переведу-ка я разговор на семью моего домохозяина! – сказал я себе. – Неплохой предмет для начала! Эта красивая девочка-вдова – хотел бы я узнать ее историю: кто она – уроженка здешних мест или же, что более правдоподобно, экзотическое создание, с которым угрюмые indigenae [4] не признают родства?» И вот я спросил миссис Дин, почему Хитклиф сдает внаем Мызу Скворцов и предпочитает жить в худшем доме и в худшем месте.
4
туземки (лат.).
– Разве он недостаточно богат, чтобы содержать имение в добром порядке? – поинтересовался я.
– Недостаточно богат, сэр? – переспросила она. – Денег у него столько, что и не сочтешь, и с каждым годом все прибавляется. Да, сэр, он так богат, что мог бы жить в доме и почище этого! Но он, я сказала бы… прижимист! И надумай он даже переселиться в Скворцы – едва прослышит о хорошем жильце, нипочем не согласится упустить несколько сотенок доходу. Странно, как могут люди быть такими жадными, когда у них нет никого на свете!
– У него, кажется, был сын?
– Был один сын. Помер.
– А эта молодая женщина, миссис Хитклиф, – вдова его сына?
– Да.
– Откуда она родом?
– Ах, сэр, да ведь она дочка моего покойного господина: ее девичье имя – Кэтрин Линтон. Я ее вынянчила, бедняжку! Хотела бы я, чтобы мистер Хитклиф переехал сюда! Тогда мы были бы снова вместе.
– Как? Кэтрин Линтон! – вскричал я, пораженный. Но, пораздумав полминуты, убедился, что это не Кэтрин моего ночного кошмара.
– Значит, – продолжал я, – до меня в доме жил человек, который звался Линтоном?
– Да.
– А кто такой этот Эрншо, Гэртон Эрншо, который проживает с мистером Хитклифом? Они родственники?
– Нет, он племянник покойной миссис Линтон.
– Следовательно, двоюродный брат молодой хозяйки?
– Да. И муж ее тоже приходился ей двоюродным братом: один с материнской стороны, другой с отцовской. Хитклиф был женат
– Я видел, на Грозовом Перевале над главной дверью дома вырезано: «Эрншо». Это старинный род?
– Очень старинный, сэр; и Гэртон последний у них в семье, как миссис Кэт у нас, то есть у Линтонов. А вы были на Перевале? Простите, что я расспрашиваю, но я рада бы услышать, как ей там живется.
– Кому? Миссис Хитклиф? С виду она вполне здорова и очень хороша собой. Но, думается, не слишком счастлива.
– Ах, Боже мой, чего уж тут удивляться! А как вам показался хозяин?
– Жесткий он человек, миссис Дин. Верно я о нем сужу?
– Жесткий, как мельничный жернов, и зубастый, как пила! Чем меньше иметь с ним дела, тем лучше для вас.
– Верно, видел в жизни всякое – и успехи, и провалы, вот и сделался таким нелюдимым? Вы знаете его историю?
– Еще бы, сэр, всю, как есть! Не знаю только, где он родился, кто были его отец и мать и как он получил поначалу свои деньги. А Гэртона ощипали, как цыпленка, и вышвырнули вон. Бедный малый один на всю округу не догадывается, как его провели!
– Право, миссис Дин, вы сделаете милосердное дело, если расскажете мне о моих соседях: мне, я чувствую, не заснуть, если я и лягу; так что будьте так добры, посидите со мною, мы поболтаем часок.
– Ох, пожалуйста, сэр! Вот только принесу свое шитье и тогда просижу с вами, сколько вам будет угодно. Но вы простыли: я вижу, вы дрожите, надо вам дать горячего, чтобы прогнать озноб.
Добрая женщина вышла из комнаты, а я пододвинулся поближе к огню; голова у меня горела, а всего меня пронизывало холодом. Мало того, я был на грани безумия, так возбуждены были мои нервы и мозг. Поэтому я чувствовал – не скажу, недомогание, но некоторый страх (он не прошел еще и сейчас), как бы все, что случилось со мною вчера и сегодня, не привело к серьезным последствиям. Ключница вскоре вернулась, неся дымящуюся мисочку и корзинку с шитьем; и, поставив кашу в камин, чтоб не остыла, уселась в креслах, явно радуясь тому, что я оказался таким общительным.
– До того, как я переехала сюда на жительство, – начала она, сразу, без дальнейших приглашений, приступив к рассказу, – я почти все время жила на Грозовом Перевале, потому что моя мать вынянчила мистера Хиндли Эрншо (Гэртон его сын), и я обычно играла с господскими детьми; кроме того, я была на побегушках, помогала убирать сено и выполняла на ферме всякую работу, какую кто ни поручит. В одно прекрасное летнее утро – это было, помнится, в начале жатвы – мистер Эрншо, наш старый хозяин, сошел вниз, одетый, как в дорогу, и, наказав Джозефу, что надо сделать за день, он повернулся к Хиндли и Кэти и ко мне, потому что я сидела вместе с ними и ела овсянку, и сказал своему сыну: «Ну, малый, я сегодня отправляюсь в Ливерпуль, что тебе принести? Можешь выбирать что угодно, только что-нибудь небольшое, потому что я иду в оба конца пешком: шестьдесят миль туда и обратно, не близкий путь!» Хиндли попросил скрипку, и тогда отец обратился с тем же вопросом к мисс Кэти; ей было в ту пору от силы шесть лет, но она ездила верхом на любой лошади из нашей конюшни и попросила хлыстик. Не забыл он и меня, потому что у него было доброе сердце, хоть он и бывал временами суров. Он пообещал принести мне кулек яблок и груш, потом расцеловал своих детей, попрощался и ушел.