Группа особого назначения
Шрифт:
Мимо подъезда прошла молодая пара, женщина держит за руку малыша лет шести; тот занят, на ходу пытается подхватить деревянной лопаткой снег.
Легковушки от подъезда разъехались, только «Жигули» четвертой модели все еще стоят. Где-то в середине дня пошел снег, крупными хлопьями падая на землю; запорошил машины внизу. Но маленькая туча быстро иссякла. На лобовом стекле «Жигулей» какой-то озорник крупными буквами вывел: ГАИ.
Напряженное ожидание Татьяны сменилось смертельной усталостью. Какое-то время она даже
Она прошла к столу, тронула рукой телефон.
Никто не позвонил за это время. Звонок Аксенова, которым следователь вызвал Николая, был последним.
За дверью снова раздались чьи-то шаги, кто-то, беззаботно насвистывая, спускался по лестнице.
Органы слуха женщины обострились до предела, она услышала, как во дворе заработал двигатель, хлопнула дверь машины. Еще раз. Татьяна сорвалась с места, с сильно бьющимся сердцем тронула занавеску – как тогда, когда смотрела вслед Николаю; и он, прощаясь, махнул ей рукой. Сейчас она видела внизу незнакомого мужчину, закрывающего дверь автомобиля. Он взмахом руки приветствовал приятеля, сидевшего за рулем «четверки»; работали «дворники», три большие буквы, выведенные на стекле «Жигулей», бесследно пропали. Из-за угла дома показалась красивая черная машина. Остановилась у подъезда. Из машины вышел Санька, вслед за ним Николай. Оба смотрят на окна. Николай махнул рукой. Сашка повторил его жест.
Татьяна тряхнула головой и приникла к окну. Еще не веря, несмело приподняла руку и чуть качнула ей. Так же неосознанно провожала взглядом двух родных ей людей, входивших в подъезд. Когда их шаги замерли у двери, Татьяна, не в силах сдерживаться, заплакала.
Волосы Лидии Сергеевны Зениной были скрыты под черным платком. Она сидела в изголовье сына, неотрывно глядя на его заострившийся нос, восковое лицо, руки, покоившиеся на груди. Женщина предчувствовала, что с сыном случится беда.
Вспомнила его десятилетним мальчишкой. Мишка прибежал из школы, перехватил бутерброд:
– Мам, где мои метрики?
– Зачем тебе, сынок?
– В секцию пойду записываться.
– В какую?
– Бокс. – Мишка поднес кулаки к лицу. Уворачиваясь от воображаемого противника, мотнул головой.
– И охота тебе?
– А что, мам? Буду сильным, как папа.
Мишкин отец был военным и погиб, когда сыну исполнилось восемь лет. Поменьше на год, чем этому светловолосому пареньку, который притих возле женщины и неотрывно смотрит на человека, спасшего его – беспризорника. Кто бы мог подумать?..
Нет, Мишка у нее всегда был сильным, главное, она научилась понимать сына. И снова представила его мальчишкой.
– Мам, есть хочу!
Перекусит на скорую руку – и на улицу.
– Мам, пить хочу! Вынеси в коридор, разуваться неохота.
Она выносит в коридор банку воды. С Мишкой ватага пацанов, напьются – и снова
– Мам… Дай воды.
– Сейчас, сынок. Может, соку выпьешь?
– Не хочу. Сок пусть Санька пьет. Я долго спал?
– Десять минут.
– Эх… Потянуться охота. – Михаил сморщился от боли. – Сил нет как потянуться охота. Санек, а ты чего такой грустный? Выше нос, дружище! Мы еще повоюем. Я тебя научу ножи метать. Ты не видел, как я ножи метаю?
Санька через силу улыбнулся и покачал головой.
– Э-э, – протянул Михаил, – много потерял. Я не хвалюсь, но многие говорят, что довольно прилично.
Зенин, бывший лейтенант особой бригады «Черные беркуты», не хвалился, он прилично метал все острое, вплоть до сапожных гвоздей.
– Ты как хочешь, сынок, – строго проговорила женщина, – но в следующий раз я скажу Николаю Александровичу, что тебя нет дома. Не отпущу никуда!
Уголки губ Михаила дернулись. Он с укоризной посмотрел на мать.
– Мам, мне ведь не только потянуться охота.
– А что еще?
– Засмеяться. Не смеши меня, мать, у меня ж спина болит. Два укола под лопатку засандалили.
Кавлис и Зенин стояли на некотором отдалении от плаца, где проходила строевая подготовка. Михаил с какой-то жадностью впитывал в себя атмосферу воинской части, не обращая внимания на кучку старослужащих, бросавших на него заинтересованные взгляды. Лишь раз, когда до его ушей донеслось слово «беркут» и собственная фамилия, не смог сдержать самодовольной улыбки.
Толкнув в бок Николая и кивнув на «дедов», тихо сказал:
– Однако, знают нас. Лично мне приятно.
Кавлис улыбнулся. Он смотрел на маленький отряд, бодро марширующий по плацу, и невольно морщился, видя, как пара «салаг» идут не в ногу. Хотя старшина громко и четко отсчитывал:
– Раз… Раз… Левой… Левой… Отря-а-а-д, стой!
Бум-бум! – грохнули, останавливаясь, сапоги.
И еще раз кто-то топнул.
Теперь поморщился и Зенин, и старшина.
Прапорщик Еремеев скомандовал: «Направо!» – и грозно оглядел шеренгу. Если бы не мороз, можно было подумать, что из ноздрей старшины, демонстрирующего выучку своих подопечных, вырывается дым.
– Та-ак, едри ее… – еле слышно прошептал он, поглядывая на гостей. Глаза старшины сердито смотрели на последнего в шеренге воспитанника. – Курсант Ремез!
– Я! – выкрикнул Санька, застыв под грозным взглядом, но кося глазом на Кавлиса и Зенина. На его груди не по уставу красовался знак «Черных беркутов».
– Выйти из строя!
И Санька, не посрамив гостей и капитана Танеева, шагнул правильно: с левой ноги.
Николай и Михаил переглянулись. Все повторяется в этой жизни. Вот и Ремез вернулся в строй.