Группа Тревиля
Шрифт:
Он поднял ствол и начал стрелять, безошибочно находя врагов в темноте.
Но собаки уже набрасывались на гипножабу одна за другой и все разом, отдирая от нее куски слизистого мяса, которое вдруг начало светиться в ночи.
Пасти собак тоже светились, и он стрелял, стрелял, стрелял в эти специально для него подсвеченные мишени.
Одна из собак подбежала наконец к самой голове гипножабы, и тогда Палач понял, что все кончено. Он истратил последний патрон на неё, и собака умерла мгновенно, даже не издав рычания. Ещё одну собаку он ударил щупом,
Поэтому он бросил оружие — тащить его не было сил, а боеприпасов было взять неоткуда.
Палач едва дышал и чувствовал странный привкус во рту. Привкус был сладковатый и отдавал медью, и на минуту Палач испугался. Но скоро все прошло. Он сплюнул и сказал:
— Ешьте, суки, и подавитесь! И пусть вам приснится, что вы убили человека.
Накинув капюшон на голову, он взял курс домой. Он уж не чувствовал боли от тяжести гипножабы. Теперь санки шли легко, но это было только самовнушением.
Сейчас, в ночи, он услышал, как его настигают крысы.
Собак он больше не интересовал — собаки наелись.
Теперь пришла пора крыс. Это была новая, по-другому организованная стая — они набегали волнами, и каждая хотела отхватить свой кусок гипножабы. Палач уже не обращал на них внимания. Он ни на что больше не обращал внимания, кроме направления и троса. Он только ощущал, как легко и свободно он движется, и только глядел, как бы не сунуться в невидимую аномалию. Пару раз он обходил их — заметив синий разряд невысоко над землёй.
Лишь однажды с сожалением он подумал, что тащить гипножабу стало легко именно потому что крысы объели её, и салазки больше не тормозит огромная тяжесть гипножабы.
Палач чувствовал, что уже ступил на знакомую дорогу. Он знал, где он находится, и добраться до дому теперь не составляло никакого труда.
Троса, на котором он тащил гипножабу, сталкер Палач уже не ощущал, хотя руки, им изрезанные, по-прежнему кровоточили.
Он подошёл к крайней точке, где батальон охраны обычно останавливал сталкеров и назвался, не сказав, а выдохнув своё имя в переговорное устройство.
Ему уже прекрасно были видны огни не только на Периметре, но и фонари научного городка. «Ветер поднимается, — подумал он, а потом добавил про себя: — Значит, скоро выброс. Будет большой выброс, и я правильно сделал, что успел с гипножабой. А Зоны не надо бояться, Зона — большая, и в ней полно всякого, и нужно просто доверять ей. А постель… — думал он, — скоро я рухну в постель, постель — мой друг. Вот именно, обыкновенная постель. Лечь в постель — это великое дело. Душ, постель, почистить зубы. А как легко становится, когда ты побеждён! Я и не знал, что это так легко… Кто же тебя победил, Палач? — спросил он себя…
— Никто, — ответил он сам себе. — Просто я слишком далеко ушел в Зону».
Когда он входил на территорию научного городка, то
Ни одно окно не светилось — и Эрик понял, что все уже спят. Ветер беспрерывно крепчал и теперь дул очень сильно. Напрягаясь, он подтащил то, что раньше было гипножабой на середину площадки для приёма биологического материала.
Наконец всё было кончено. Вот тогда-то он понял всю меру своей усталости. На мгновение он остановился и, оглянувшись, увидел в свете прожекторов, как огромна туша гипножабы.
Но её позвоночник был обнажён. Тело гипножабы как-то оплывало.
Она была похожа на высыхающую медузу, и он решил, что, может быть, Атос был прав.
У него был странный разговор с Атосом о том, что гипножаба, по сути, — сконцентрированный мозг. Именно мозг держит в повиновении всё тело — буквально. И с гибелью мозга тело начинает стремительно распадаться. Связь тканей стремительно теряется, они начинают течь, как вода.
Атос, как показалось тогда сталкеру, был чрезмерно увлечён идеей о силе человеческого мозга и думал, что всякие мозги, мозги любой твари таят невиданную силу.
Именно поэтому все чучела гипножаб — фальшивы. Это лишь имитации странного существа, живущего в чернобыльских болотах.
Палач не видел, что сразу двое солдат из охраны снимают его манипуляции на мобильные телефоны — ему было не до того.
Палач стал карабкаться вверх по внешней лесенке своего дома. Одолев подъем, он упал и полежал немного в коридоре. Потом постарался встать на ноги, но это было нелегко, и он так и остался сидеть, глядя перед собой. Мимо пробежала кошка, направляясь по своим делам, и Палач долго смотрел ей вслед; потом прикрыл глаза.
Наконец он встал. По пути к своей двери на протяжении двадцати метров коридора ему три раза пришлось отдыхать.
Войдя в комнату, он сразу двинулся к душу. Эрик долго пил воду из-под крана, пил долго и вкус этой технической воды казался ему странным, совершенно непривычным. Он разделся, вернее, просто расстегнул пуговицы и молнии, и одежда упала кучами, пачкая пол.
В душе он смотрел на своё худое тело — зеркало быстро запотело и, потерев его, он ещё раз убедился, что в зеркале отражается именно он. Да, никакой мистики — немолодой, весь в шрамах. Спроси его сейчас — он не сказал бы даже то, при каких обстоятельствах он получил который.
Он спал, когда утром в хижину заглянул Мушкет.
В окно дул такой сильный ветер, что было понятно — скоро будет выброс.
Ветер дул так, что казалось, сейчас стекло выскочит из надёжной герметичной рамы. Олег Мушкетин сперва убедился в том, что его учитель по прозванию Палач дышит, но потом увидел, как иссечено его лицо и руки и заплакал. Потом он тихонько вышел из комнаты и отправился в бар «Пилов».
Вокруг скелета собралось несколько сталкеров, и все они рассматривали то, что лежало на площадке для биологического материала. Один из них — ползал вокруг и мерил скелет рулеткой.