Группа захвата
Шрифт:
Когда мы вышли первый раз из парилки, Волчанов стал уговаривать пропустить еще по рюмочке. Я отказывался, окунулся в бассейн, вылез, и он снова стал приставать с коньяком. Я напомнил ему, что нам предстоит еще уха. Волчанов закивал, налил себе рюмку, и я увидел, как дрожат его пальцы. И тут каким-то новым, сдавленным голосом он произнес фразу, которая меня ошеломила.
– Тут деревенские девушки хотят… составить нам компанию… Попариться!
– Вместе с нами?!
– Да, знаете… есть тут такие. Отличные девушки! Мы их давно знаем. Они иногда заходят… –
Я растерялся. Я ожидал чего угодно, но все же не так в лоб. Я был готов к тому, что мне попробуют подсунуть женщину. Но в голове у меня была почему-то версия стандартного приема компрометации столичного гостя: ночью, когда ты спишь, женщина проникает в твой номер, начинает кричать, врывается милиция, и тебя обвиняют в изнасиловании. В сходной ситуации побывали почти все спецкоры нашего журнала. Прием этот широко известен в Прокуратуре СССР. Он называется «подложить бабца» и как бы включается в правила игры. Если корреспонденту «подкладывают бабца», значит, он кого-то сильно прищемил, и его срочно отзывают. Похоже на высылку дипломата в 24 часа.
– Ну что ж, пусть попарятся! – неуверенно произнес я.
Это странно, но когда передо мной открывается новая страница в книге жизни и я чувствую, что читать ее опасно, что лучше перелистнуть и читать что-то спокойное, я всегда прочитываю эти опасные страницы от начала до конца. Мне стало вдруг смешно, и я сказал:
– Они не начнут меня насиловать под вашим руководством?
Волчанов заблеял, как козлик в мультфильме:
– Да что вы! Вы не подумайте… просто попарятся девочки. Тут у нас простые нравы. Как в Швеции или Финляндии. Все очень прилично. Не подумайте плохого. Девочки простые, деревенские, им сауна нравится…
– Если как в Швеции, пусть приходят! – решительно согласился я и захохотал. Я почувствовал, что веду игру и мы приближаемся к месту, где по сценарию должна быть кульминация, но игра пока в моих руках.
Волчанов бросился в бассейн, поднял много брызг, но выглядел жалким и напуганным.
– Вы как в воду опущенный! – сказал я и снова засмеялся.
Он ничего не ответил и ушел в предбанник. Мы с Филюковым четверть часа мерзли, ожидая его возвращения. Наконец мне надоело, и я ушел в парилку. Филюков проводил меня тупым бараньим взглядом.
Когда пот снова начал выступать у меня на лице, дверь приоткрылась, из нее дохнуло прохладой, и на порог ступила голая девушка. Она медленно прикрыла дверь и остановилась. В мутном желтом свете слабой лампы она казалась вылепленной из воска.
– Добрый вечер! – сказал я. Она молча кивнула. – Заходите, присаживайтесь! – я указал ей место напротив себя. – Будем как в Швеции!
Девушка молча присела на нижнюю полку и опустила голову. И вдруг я понял, что это ребенок. Угловатый несчастный ребенок.
– Встань, иди сюда! – приказал я.
Она послушно подошла ближе. Ей было не больше четырнадцати. Маленькие неразвитые груди с еще неоформившимися сосками, волосы на лобке только-только
– Сколько тебе лет? – девчонка молчала. – Сколько тебе лет? – шепотом закричал я, взял ее за подбородок и повернул к себе. У нее задрожали губы.
– Восемнадцать…
Я подтолкнул девчонку к выходу и открыл дверь. За ней стоял Волчанов.
– Она уверяет, что ей восемнадцать! – я хотел быть ироничным, но мой голос звучал хрипло и зло.
– Да-да, восемнадцать! Если она показалась вам слишком молоденькой, можно позвать Дашеньку…
Девочка по-детски прикрыла лобок ладонью и молча смотрела в пол. Мне стало невыносимо жарко. Я спустился в бассейн и стал плавать от стены к стене, как морж в зоопарке. Если бы я тогда ударил Волчанова, убил бы его одним ударом.
Волчанов, Филюков и «деревенская девушка» молча наблюдали за мной. Потом Волчанов шепнул что-то девчонке на ухо, и она ушла в предбанник. Я вылез и накинул махровую простыню.
– Вы так быстро попарились… – то ли спросил, то ли констатировал Волчанов.
– Есть такое занятие… – я сделал паузу. – Педофилия… – глазки Филюкова утратили сонное выражение: новое слово его заинтересовало. – Педофилия! – повторил я. – Занятие уголовно наказуемое. В древности преступников варили живьем в оливковом масле, а потом скармливали собакам… Ладно! Вы тут еще попарьтесь с деревенскими девушками! По-простому. А я есть хочу. Кстати, как там уха?
– Уха доходит! – заворковал Волчанов. – Аромат… Сами почувствуете! Да и нам хватит париться! А то перегреться можно. Возраст, знаете… – он стал неловко обматываться простыней, Филюков последовал его примеру.
Уху за столом разливала девица лет шестнадцати со сладострастно-хамским выражением лица. Волчанов называл ее Дашенькой, демонстративно щипал, на что та не обращала внимания, так как была занята делом – она таращила глаза на меня откровенно и бесстыдно. Мне стало даже казаться, что Волчанов сказал ей обо мне что-то ужасно интригующее. А может быть, ее занимала моя куртка с фирменной этикеткой «Кристиан Диор».
– Ты меня съесть хочешь? – спросил я наконец.
Девушка прыснула в кулак – так поступали крестьянки в романах прошлого века, но ничего не ответила и продолжила свой гипноз. Под уху водка шла хорошо и быстро, пили поровну и хмелели вместе. Филюков преобразился, его глаза, словно смазали маслом, и я впервые услышал от него предложение из нескольких слов:
– Слышь, а это самое, ну, то, что ты там назвал… Ну, это слово, значит, на педераста похожее, – это что? – закончив фразу, Филюков вытер потный красный лоб носовым платком.
Волчанов состроил снисходительную мину, но я видел, что он тоже не знает, что значит педофилия.
Я коротко объяснил, что это когда взрослые спят с малолетними, и увидел разочарование в глазах своих компаньонов по рыбалке.
– И всего-то! – протянул Филюков. – У нас тут их всех, понимаешь, лет в двенадцать… – он поперхнулся. Мне показалось, что Волчанов наступил ему под столом на ногу.