Групповая гонка. Записки генерала КГБ
Шрифт:
Много лет спустя я узнал, что как раз тогда мои коллеги из отдела дали мне кличку: Бугор. Так бывает, когда прозвище вдруг рождается из-за одной единственной фразы. После моей эскапады с хоккеем кто-то из старожилов отдела сказал: мол, жили – не тужили, и тут этот «бугор» появился на нашу голову…
Интересно, что сам я много раз это слово в отделе слышал, но даже не реагировал на него. Мне и в голову не приходило, что Бугор – это я сам. А когда праздновали мое 70-летие и стали вспоминать те годы, Слава Полецкий мне все и рассказал.
В той нашей команде мне был особенно
Дела у велосипедистов потихонечку шли тогда на поправку. В 1970-м мы впервые выиграли чемпионат мира в командной шоссейной гонке в Лестере, и это, конечно же, был прорыв. Более того, начиная с того самого чемпионата мы застолбили за собой этот вид программы на многие годы вперед. Даже из олимпийской программы в 1992-м его исключили из-за русских: своими победами мы стали сильно надоедать миру. Но перед чемпионатом произошло следующее.
По тем временам оформить команду для участия в мировом первенстве было достаточно сложно. Нужно было подавать заявки не только в международную федерацию, но и в выездную комиссию ЦК КПСС, процедура занимала полтора – два месяца, так что заявки нужно было готовить фактически одновременно с тем, как проходили отборочные соревнования.
Чемпионат страны у велосипедистов в тот год проводился в Каунасе. Туда уехал Черепович, я же постоянно находился на связи с международным отделом ЦК. Время поджимало совсем сурово, и вероятность не оформить команде визы была велика, как никогда.
Сейчас все это выглядит смешно, но по тем временам это была страшная вещь: ты опоздал на день – тебе не дадут визу. Не будет визы, потеряем квоты. Потеряем квоты – попадем под «раздачу». Ну и так далее.
С Череповичем мы заранее договорились: как только тренерский совет определяется в Каунасе с составом, а произойти это должно было сразу после заключительной гонки, он мне звонит рано утром в Спорткомитет, поскольку потом могли возникнуть сложности с телефонной связью, и я пулей отправляю заявки в международный отдел.
В семь утра я уже был на работе. Ждал звонка от Толи полтора часа – безрезультатно. А в 8.30 раздался звонок по прямому внутреннему телефону – от Павлова.
Как он на меня орал… Отчитал по полной программе: «Сидишь на заднице, ничего не знаешь, а твой Черепович…»
Слова, разумеется, были другими, гораздо более грубыми. Из этого потока ругани я понял, что ночью Толя насмерть разбился в Каунасе. Как потом выяснилось, после гонки он сел в машину с четырьмя другими тренерами, сидел сзади и курил в открытое окно. На повороте «Волгу» занесло, ударило о парапет, и она перевернулась. Выжили все, кроме Череповича: стойка между передней и задней дверью снесла ему полголовы.
По иронии судьбы за рулем той машины сидел человек, которого Толя органически не выносил. Не доверял ему, считал проходимцем. И по стечению обстоятельств очутился с ним в одной машине.
Я немедленно отправился в Литву, организовал отправку тела в Москву, сам его привез, потом
Дело в том, что до этого мы с ним как-то ездили в Тулу на велосипедные соревнования – Большой приз Тулы. Первая жена у Сергея Павловича была родом из тех мест, поэтому он с удовольствием выбирался с ней в родной город, когда случалась такая возможность. Принимал нас там первый секретарь обкома партии, по его же распоряжению в гостинице вечером был организован совместный ужин, что-то, разумеется, мы с Павловым там выпили.
А на совещании, то ли от расстройства, то ли от досады, что все так случилось, он и засадил:
– Я же был с Сысоевым в Туле, видел, какие велосипедисты выпивохи.
Мне, естественно, доброжелатели тут же обо всем доложили. Я вне себя пришел к начальнику международного управления Владимиру Ивановичу Ковалю, который был на этом совещании, и сказал: «Работать с ним не буду!».
Коваль пытался остудить, уговорить меня не делать резких движений, но я уже завелся. В тот же день пошел в отдел кадров и подал заявление на увольнение.
По-человечески я просто не мог поступить иначе. Смерть Толи стала для меня серьезной трагедией. Я знал, что у него неспокойно в семье, что есть проблемы в отношениях с женой, но есть и дочь, которую Черепович безумно любил. На этом эмоциональном фоне слова Павлова выглядели чудовищной, огульной несправедливостью.
Разумеется, Сергею Павловичу доложили, что я написал заявление, он вызвал меня к себе, пытался отговаривать, продавливать, даже угрожать: мол, наши дорожки еще пересекутся. Но я был не настроен что-либо с ним обсуждать. Сказал:
– Сергей Павлович, вы – большой уважаемый руководитель, а кто я? О чем может быть разговор? Давайте не будем ворошить эту историю. Решение я уже принял, отпустите меня – да и ладно.
Вот и ушел. Молча. Хотя могу признаться: не было у меня в жизни ситуации, когда я сильнее хотел бы наговорить в лицо человеку все, что о нем думаю.
Ушел я тогда в «Динамо». Председателем Центрального совета общества был Алексей Андреевич Куприянов, он же возглавлял Всесоюзную федерацию велосипедного спорта, а я в той федерации был у него генеральным секретарем. Куприянов и позвал меня к себе – начальником отдела прикладных видов спорта. Я согласился с удовольствием: аттестованная должность, материальная сторона, интересная работа, словом – совпало все.
Куприянов был из старой когорты руководителей. Сам был велосипедистом, чемпионом Спартакиады народов, заслуженным мастером спорта, двадцать с лишним лет входил в Международную федерацию велоспорта – вице-президентом. Меня он значительно превосходил в возрасте, но я всегда с огромным удовольствием с ним общался. Алексей Андреевич обычно был немногословен, но всегда умел выслушать. При этом у него блестяще получалось очень быстро суммировать услышанное и кратко дать исчерпывающее и очень четкое заключение по обсуждаемой теме.