Грусть белых ночей
Шрифт:
Он давно вынашивает идею. Она проста: надо поначалу рассказать, что и как чувствовал он сам в первый год войны, когда после десятимесячных боев под Харьковом оказался в плену, и как после неоднократных мучительных попыток сумел оттуда выбраться.
Рукопись чрезмерно распухла.
Длинная сентиментальная история — о переживаниях юноши его возраста, который учился в военном училище, находящемся в небольшом городке посреди казахстанской степи, тосковал по родным местам, слушал по вечерам тревожные вести с фронта, писал в разные адреса письма, чтобы найти свою девушку, которая — он это знал —
Почти половина первой папки — об эшелоне, который вез вновь сформированный полк на фронт, о марше по непролазной грязи до передовой, о неудачном трехдневном бое и, наконец, о плене — о голоде, унижении, неслыханных издевательствах.
Ничего этого не надо. Нужно только о том, как двадцатилетний лейтенант, попав в плен, работает на деревообрабатывающем заводе в украинской части Полесья, где работали одни пленные и где, хоть и плохо, начали кормить, договаривается с такими, как он сам, о побеге, рискует жизнью, делает три неудачных попытки и в конце концов вырывается из плена.
Все остальное должно возникать из воспоминаний, разговоров, коротких реплик. Писание — то же исследование. Главное — самому себе ответить, как могли конвоиры, откормленные, сытые немцы, спокойно смотреть на смерть от голода, болезней, ран, почему стреляли в беззащитных пленных, травили собаками, били за всякую мелочь. Именно на это надо ответить, так как среди конвоиров, хоть изредка, попадались другие немцы, которые не утратили способности сочувствовать человеку в его беде.
И во время войны, и после нее Высоцкий постоянно думал об этом.
За войну немецким языком он овладел прилично: научился без словаря читать газету, книгу. В полку связи, где пришлось служить после госпиталя, познакомился с лейтенантом-переводчиком, московским парнем, который, так же как и он, закончил перед войной десятилетку. Виктор Милованов — так звали переводчика — был из интеллигентной семьи. После школы шесть месяцев учился на курсах и уже в сорок первом году попал на фронт. Судьба его была более счастливой: окружения, плена не познал, ни разу даже не был ранен.
С Миловановым они крепко сдружились, особенно когда война окончилась и полк нес в Германии гарнизонную службу. Копались в библиотеках, книгохранилищах, подолгу разговаривали, затрагивая преимущественно высокие материи. Милованов был немного «не от мира сего»: тонкое, интеллигентное лицо, незлобивый, мягкий характер, пытливый ум. Еще во время войны носил в своей командирской сумке томик Канта с «Критикой чистого разума» и «Пролегоменами». Он, Высоцкий, таких книг тогда не читал, но любознательность брала свое, и он не раз допытывался у друга:
— В чем соль философии Канта? Можешь мне популярно рассказать?
Милованов брал щепочку, чертил на земле две параллельные линии.
— Первая линия, — объяснял он, — материя, ну, то, что всех нас окружает. Горы, реки, земля, небо, планеты, звезды. Вторая линия — сознание. Мы с тобой, одним словом. Можно присоединить остальное человечество. Разница будет невелика. Речь идет о субъекте. Таким образом, объект, это значит материя, с субъектом, это значит с нами, со всеми, кто способен мыслить, никогда не сольются. Они существуют параллельно.
Высоцкий ничего не понимал.
Позднее, в студенческие, аспирантские годы, Высоцкий читал Канта, как и остальных философов — Аристотеля, Гегеля, даже самых новейших — экзистенциалистов. В мире абстракций он начал плавать довольно легко, понимая, что его первый учитель сам не очень-то переварил Канта. Может, потому, что одолевал его по оригиналу?
А Кант — действительно видный философ. От него позднейшая философия потянула дальше нить неверия, сомнения, субъективизма. Кант считал, что человеческий разум не в состоянии охватить, понять то, что происходит в окружающем человека мире вещей, ибо он, разум, имеет дело не с самими вещами, а только с их отражениями в сознании. Математику, геометрию, тригонометрию Кант считает чистым разумом, так как науки эти будто бы возникли не из опыта и практики, а привнесены сознанием: они изучают особенности пространства, времени — категорий, которые объективно не существуют и даны человеку априорно, это значит — без участия опыта и практики.
Если мир нельзя познать, то его можно создать — волей, силой навязать людям, обществу какие хочешь представления — такой вывод сделали позднейшие философы — Шопенгауэр, Ницше. Фашисты как раз и ухватились за Ницше, возведя его в ранг своего идеолога.
Высоцкий помнит: в Германии в каждой библиотеке — домашней или общественной — ему попадались на глаза книги Канта, Ницше. Гегеля, Маркса, Ленина, конечно, не было. Только однажды он нашел томик, выпущенный в начале тридцатых годов, с портретом вождя, каким рисовали его, когда Высоцкий только начал ходить в школу. Тот немец, который в своем шкафу прятал Ленина, видимо, был смелый человек. Хорошо, что он все-таки был. Так как чаще, пожалуй, в каждом семейном шкафу Высоцкий находил «Майн кампф» Адольфа Гитлера и «Миф двадцатого столетия» Альфреда Розенберга.
Да, вот так, в двадцатом столетии — мифы. Фашисты но видели в этом ничего плохого. У Ницше взяли идею сверхчеловека, понятие воли. «Мир как воля и представление» — называется одна из книг Шопенгауэра. Именно такой мир собирались построить фашисты. Через кровь, трупы, уничтожение целых народов проложить дорогу тысячелетнему рейху. Если истины нет, невозможно до нее добраться, то можно истину придумать, заставить в новоявленный миф поверить. Нужна только воля, сила. На ней держится мир.
Это, конечно, теория. Он, Высоцкий, как неопытный писатель, сделал ошибку, отведя в своей рукописи излишне большое место теоретическим рассуждениям. Ничего этого не нужно. Рядовые немцы, с которыми он встречался, когда попал в плен, и позднее, когда видел их в качестве пленных, и еще позднее, когда находился в Германии, разговаривал с кем хотел, — так вот все эти немцы ни Ницше, ни Альфреда Розенберга не читали, некоторые даже не знали, что есть такие книги. Но почему же тогда многие из них были так жестоки, беспощадны к своим жертвам, жгли живыми в захваченных деревнях старых женщин и детей, уничтожали пленных?