Грустничное варенье
Шрифт:
Внутри шевельнулось беспокойство. Отец и не должен этого увидеть. Если Лара все-таки решит сделать то, о чем так часто думает, если пузырьку суждено опустеть, нужно будет перед этим навести в квартире чистоту. Чтобы не позорить никого, когда ее тело обнаружат, она ведь не какая-то опустившаяся пьянчужка. Она прежде всего его дочь — и Лилина сестра. Это обязывает.
Василий пил чай. У него до сих пор осталась эта манера, так веселившая Лару в детстве: отхлебывая из чашки, непроизвольно приподнимать брови. И Лара грустно улыбнулась, на полуслове забыв свою
Видимо, отчаяние отразилось в ее лице, потому что Василий тут же нахмурился и стал вглядываться в дочь настороженно, как будто в поисках симптомов скрытой болезни. Лара отвела глаза и торопливо поднесла чашку к губам.
И тут вдруг от ворот раздался звонкий гудок. Рита встрепенулась:
— О-о! Кто там! — и выскочила на улицу. А Лара вытянула шею, стараясь рассмотреть машину с веранды. Узнав мужчину, заглядывавшего через калитку, она побледнела и в негодовании вскочила из-за стола:
— А он что тут делает? Нет-нет-нет, так не пойдет!
— Ларик…
— Нет, папа, нет! Что ему здесь делать? — кусала губы Лара. На щеках у нее лихорадочными пятнами вспыхнул румянец гнева. Василий тоже встал:
— Лара, прекрати. Я не знаю, что происходит, что ты себе там думаешь… Но Егор — муж Лили, и, пока я жив, двери моего дома будут для него открыты!
Лара скрестила руки на груди, всем своим видом выказывая несогласие с отцовской волей. Пусть со стороны ее поведение и кажется дурным сумасбродством, но она не видит никакого смысла лицемерить и улыбаться Егору. Только не ему.
А ведь когда-то она думала иначе.
Он зашел на веранду вслед за Ритой и сердечно обнялся с Василием. Лара, опершись бедром о подоконник, искоса оглядывала Егора. Рослый, с прямой спиной, он казался даже выше, чем Лара его помнила. Недавно постриженные волнистые волосы, гладко выбритый подбородок с улыбчивыми губами, зеленовато-карие глаза, глядящие прямо и уверенно, дорогой кашемировый джемпер, накинутый на плечи и небрежно связанный на груди рукавами. И это вдовец ее сестры! Ларе так нестерпимо захотелось съездить Егору Арефьеву по физиономии, что она даже испугалась: не сдержится. Стиснула руки в кулаки и отвернулась к окну, по которому с той стороны скребла яблоневая ветвь.
— Привет, Лара, — донеслось до нее. Девушка обожгла Егора взглядом через плечо и весомо промолчала. Маховик времени закрутился, и всех присутствующих словно отшвырнуло на два месяца назад.
В тот скандал.
Тогда они собрались решить, как поступать с похоронами. Сначала Лара вообще не могла понять, зачем собираться вместе, зачем говорить слова, шевелить языком, двигаться, даже дышать. Ее тело налилось свинцом, и она застыла на стуле у плиты. Однажды в детстве Лиля потянула связку голеностопа, и у Лары тоже разболелась нога, — теперь правильнее
Лара очнулась, когда где-то вдалеке ее сознания зазвучали голоса родных, спорящие насчет кладбища.
— Никакого кладбища. Нужно кремировать, — с трудом проговорила она.
Рита всплеснула руками и переглянулась с Александрой Павловной. Кажется, они впервые с момента знакомства были солидарны друг с другом.
— Ларочка, как же так! Сжечь… Не по-христиански, Лара, что ты…
— Она не будет лежать в земле. Я не отдам ее на съедение червям, — проговорила девушка и приложила похолодевшие ладони к горлу. Василий накинул ей на плечи шерстяной платок с кистями. Платок был Лилин, и запах от него истекал — Лилин, и это подействовало на Ларину боль как наркоз.
— Надо все сделать по-людски, достойно. Похороны, поминки… — Александра Павловна пальцем, обернутым в салфетку, вытирала непрерывно набегающие слезы. Лара посмотрела на нее, как будто видит впервые:
— Бабушка. О каком достоинстве ты говоришь? Нет в смерти ничего достойного, ничего! Ты забыла, как она умерла? Она подавилась куском хлеба! И никого не было рядом, чтобы ей помочь. Никого. Просто кусок хлеба в горле — вот как умерла моя Лиля. А ты заботишься о том, что скажут другие люди? О достоинстве?
Отец попытался приобнять Лару, но она высвободилась, нервно дернувшись:
— Я знаю, что она не хочет всего этого. Похорон, поминок, веночков. У меня волосы дыбом встают от этого! И у нее тоже, — заговорила девушка с жаром. — Это же ужасно, вы что, не понимаете? Это ведь моя Лиля, ее нельзя так, с нею нельзя так!
— Уже же и место есть, на кладбище-то, рядом с Евгением Петровичем… — не сдавалась бабушка, насупливаясь.
— Не нужно никакого места!
— Так, а что же тогда, в колумбарий? — подал голос растерявшийся отец. Лара взглянула на него ошеломленно, полубезумно.
— Ко-лум-ба-рий… Мерзкое слово. При чем здесь Колумб? Или это от «клумбы»? Клумба для мертвых, так, что ли? Не надо, — со страшной улыбкой погрозила она пальцем. — Не надо этой гадости, пожалуйста. Ну зачем же вы прикидываетесь, вы что? Люди! Я развею ее прах где-нибудь. Она будет свободна. Она не будет лежать замурованной. Ни в стене, ни в могиле. Господи, неужели это еще и вслух надо говорить!
Лара, совершенно обессилевшая, откинулась на спинку стула, и ее руки повисли безжизненными плетьми.
— Как же так… А куда же приходить, памятник, цветочки… — начала было Рита, но Василий покачал головой, и она замолчала. Василий повернулся к зятю, все это время простоявшему в дверном проеме, прислоняясь плечом к косяку:
— Егор, решай…
— Да кажется, это не мне решать, а Ларе, — чуть заметно вздохнул Арефьев и машинально взъерошил волосы рукой. И тут, совершенно без видимого повода, Лара взорвалась:
— Вот именно, мне это решать, мне! Не тебе. Не смотрите на него! Как вы можете?! И ты сам, как ты можешь? Как ты вообще можешь тут сидеть! Тебе не стыдно?