Грустный день смеха(Повести и рассказы)

Дубровин Евгений Пантелеевич

— Толя! — закричала мать. — Ты видишь? Ты теперь видишь? Новые мешки! Я за них пятьсот рублей отдала. Накажи их, негодяев!

— Садитесь есть, — сказал отец строго. — На первый раз прощаю, но чтобы этого больше не было. Раз родители сказали, надо выполнять.

— Выполнять… — подхватила мать. — Я уж и слово это забыла. Совсем от рук отбились! С утра до ночи гоняют по лесу да на речке. Недавно мину приволокли. Страшная, вся ржавая, а они ее молотками дубасить.

— Это не мина, а фаустпатрон, — сказал я. —

Он был разряженный.

Отец нахмурился:

— Нашли игрушку.

— Недавно такой страшный случай был… лежал в лесу снаряд…

— Не снаряд, а бомба.

— Я вижу, ты все знаешь, — недовольно заметил отец.

— Они этим порохом всю комнату захламили. Гильзы какие-то… Вон, посмотри. — Мать показала на подоконник, где действительно валялось несколько гильз.

— Где это они достают?

— Тут такие бои шли… Кругом начинено этой гадостью. Военные рвут-рвут, а все равно ее везде полно. Недавно шла с работы, споткнулась о камень, а там мина. Я так и обмерла.

— Знаю эту мину, — вмешался я. — На дорожке за садом? Это сплющенный котелок.

— Толя, ты им запрети без разрешения из дому уходить. Каждый день гоняют. Встанешь утром а их уже нет. Извелась я совсем. Только и думаешь о них на работе. Как услышу взрыв, аж затрясусь вся…

— Ну, теперь некогда гонять. Будут помогать мне по хозяйству. Сарай перекрыть надо, лебеды на зиму заготовить, картошку перебрать. Пропасть картошка может, осклизла вся. Завтра встанем пораньше.

— Мы собирались на речку, — сказал я.

— Сделаем дело — тогда все вместе сходим. И мать возьмем… Теперь я одних вас никуда не пущу. Не хватало, чтобы подорвались на мине.

— За нас вы можете не волноваться. Мы тут все окрестности знаем.

— Называйте его на «ты», — сказала мать. — Это же ваш родной отец. Отец… Господи, Толя!

Мать упала головой на стол и зарыдала. Отец стал ее успокаивать.

Мы с Вадом молча сидели за столом. Я знал, о чем думает Вад, а Вад знал, о чем думаю я. Мы думали о двух пацанах, которые ходят на речку в сопровождении родителей Их прозвали братиками-исусиками. Это были тихие прилизанные пацаны. Купались они около берега. Если братики-исусики заплывали чуть дальше, мать звала их назад: «Братики! Вернитесь-ка, утонете!»

Над этими пацанами потешалась вся речка.

— Мы привыкли купаться одни, — сказал я, когда мать успокоилась и отец снова сел за стол.

— Мало ли что привыкли. Отвыкайте.

— Толя, ты им построже прикажи, — сказала мать, вытирая слезы. — Они могут и не послушаться. Мотнут завтра чуть свет и притащатся ночью.

— Могу и построже. Без моего разрешения — ни шагу из дому. Ясно?

— Даже в уборную?

Отец еще не знал, что я обладаю чувством юмора, и принял вопрос за чистую монету.

— В уборную можно.

— А к колодцу?

— Можно.

— А за грибами?

— Нельзя.

— Они

растут у нас во дворе, на навозной куче.

Отец перестал есть и посмотрел на меня. Мать заметила его взгляд.

— Ох, Толя! Такой насмешник. Как начнет над матерью издеваться… Плачу от них каждый день. Это он все в книгах научился. Ты бы проверил, что он за книги читает. Может, они плохие?

— Книги, — проворчал отец. — Книгами сыт не будешь… Меня отец чуть свет поднимал в кузню. От зари и до зари. Держу молоток, а глаза слипаются. Вот и все книги.

— Ну, и что хорошего? — спросил я.

— Вот так всегда — ты ему слово, а он десять, — вставила мать свое любимое выражение.

— Не десять, а четыре.

— Толя, возьми их в руки, заставь работать как следует, а то ишь, совсем распустились. Мать ни во что ставят.

— Заставлю, будь спокойна. Вадим, подай воды.

— Чего? — не понял Вад.

— Сходи в сени и принеси воды.

Отец сказал это обычным тоном, но за столом наступила тишина. Еще никто и никогда не заставлял моего гордого брата вставать из-за стола и приносить что-то.

— Я схожу, — встала мать, но отец положил ей руку на плечо. — Сиди, ты и так намоталась.

Вад быстро посмотрел на меня и продолжал есть.

— Ты что, глухой?

Вад медленно отложил ложку, медленно встал, еле передвигая ноги, дотащился до дверей и пропал.

— Это он нарочно, — разъяснила мать, — Теперь через полчаса вернется. Попросишь какое дело сделать — неделю будут волынить.

— Придется за них взяться как следует. У тебя сохранился мой плотницкий инструмент? По вечерам буду учить их плотничать. Пока не устроюсь на работу, можно табуретки на продажу делать.

Табуретки… Я представил его себе сидящим на базаре перед грудой табуреток… «Кому табуретку? Налетай на табуретки!»

Нет, настоящий отец не нравился мне все больше и больше. Видно, нам не удастся найти общий язык.

— Принудительный труд, — сказал я, — широко использовался у древних римлян и греков. Это называлось рабством. Но в дальнейшем человечество сознательно отказалось от него, так как труд рабов был непроизводительным сравнительно с трудом свободного человека.

Фраза получилась очень красивой. Отец даже перестал есть.

— В каком он классе?

— В седьмом.

Отец покачал головой.

— Шустрый. Понахватался.

— Поучи его, Толя, поучи. Такой огрызок.

— «Огрызок» не литературное выражение.

— Ну, хватит! — хлопнул отец рукой по столу. — Может, ты, Виктор, и умный, но родителей должен слушаться.

— Взаимоотношения детей и родителей должны строиться на принципах равенства и взаимного уважения, только в этом случае они принесут обоюдную пользу.

Вторая фраза получилась еще лучше первой.