Грязь на снегу
Шрифт:
А для начала бутылку венгерского — сам знаешь какого.
Он наклоняется к Мицци. Сейчас он опять заговорит об ее отце. Но тут звонит телефон. Тимо вытирает руки о белый передник и отвечает, поглядывая на Франка:
— Да-да… Я вам это устрою… Нет, не слишком дорого, но и не даром… Кто? Нет, сегодня я его не видел…
Кстати, здесь ваш друг Франк…
Он прикрывает трубку ладонью и обращается к Фридмайеру:
— Это Кромер. Будете говорить?
Франк встает, берет трубку.
— Ты?..
Ты сейчас где? Дома?.. Одет?.. Один?.. Хорошо б, если бы ты живенько заглянул к нашему другу Тимо… Не могу входить в объяснения… Что?.. Да, примерно так… Нет, не сегодня… Ограничишься тем, что посмотришь… Издалека… Нет. Будешь идиотом — все накроется.
Он садится, и Мицци спрашивает:
— Кто это?
— Мой друг.
— Он придет?
— С чего ты взяла?
— Мне показалось, ты звал его сюда.
— Не сейчас. Вечером.
— Послушай, Франк…
— Что еще?
— Мне хочется уйти.
— Почему?
На серебряном блюде им подают солидные отбивные с жареным картофелем. Мицци не пробовала его, вероятно, многие месяцы, если не годы. А уж котлет в сухарях да еще с папильотками на косточках — подавно.
— Я не хочу есть.
— Тем хуже.
Признаться она не смеет, но он чувствует: ей страшно.
— Что это за место?
— Кабак. Бар. Ночной ресторан. Словом, все, что хочешь. Рай земной. Мы у Тимо.
— Ты часто здесь бываешь?
— Каждый вечер.
Мицци силится приняться за мясо, но ей не хватает духу, она кладет вилку и вздыхает как от усталости:
— Я люблю тебя. Франк.
— Это что, катастрофа?
— Почему ты так говоришь?
— Потому что ты рассуждаешь об этом с трагическим видом, словно о какой-нибудь катастрофе.
Уставившись в пространство, она повторяет:
— Я тебя люблю.
И его подмывает брякнуть: «А я тебя нет».
Но ему уже не до этого. Входит Кромер в своем меховом пальто и с толстой сигарой, у него вид человека, который и здесь, и всюду — самый главный. Притворяясь, что не замечает Франка, он направляется к стойке и со вздохом облегчения взбирается на высокий табурет.
— Кто это? — спрашивает Мицци.
— Тебе-то что?
Почему-то она инстинктивно опасается Кромера. Тот смотрит на них, в особенности на нее, сквозь дым сигары, когда девушка склоняется над тарелкой, он пользуется случаем и подмигивает Франку.
Машинально, может быть, ради приличия, чтобы не встречаться взглядом с Кромером, она принимается за еду, причем так сосредоточенно, что не оставляет ничего, кроме костей. Сало — и то съедает. Вытирает тарелку хлебом.
— Сколько лет твоему отцу?
— Сорок пять. А что?
— Я дал бы ему все шестьдесят.
Франк догадывается, что на глазах у нее взбухают слезы, которые она старается
Кромер в крайнем возбуждении бросает Франку все более красноречивые взгляды.
И тогда Франк утвердительно кивает.
Уговорились.
Тем хуже!
— Будут еще пирожные мокко.
— Я сыта.
— Тимо, два мокко.
Тем временем Хольст ведет трамвай, и большой фонарь — кажется, будто он укреплен у вагоновожатого на животе, — таранит темноту, заливая желтым светом снег, прорезанный двумя черными блестящими полосками рельсов. Жестянка стоит, наверно, рядом с рукояткой контроллера. Иногда Хольст откусывает и медленно разжевывает кусочек хлеба от прихваченного с собой ломтика, на ногах у него войлочные бахилы, подвязанные веревочками.
— Ешь.
— Ты уверена, что вправду меня любишь?
— Как ты смеешь сомневаться?
— А если я предложу тебе уехать со мной? Согласишься?
Она смотрит ему в глаза. Они в квартире Мицци, куда он проводил девушку. Она не сняла ни пальто, ни шляпку. Старикан у форточки наверняка навострил уши. Сейчас он явится, и времени у них в обрез.
— Ты хочешь уехать, Франк?
Он качает головой.
— А если я попрошу тебя со мной спать?
Он нарочно выбрал слово, которое обязательно ее резанет.
Она по-прежнему смотрит ему в лицо. Можно подумать, ей страстно хочется, чтобы он заглянул в самую глубь ее светлых глаз.
— Ты этого хочешь? — выдавливает она.
— Не сегодня.
— Скажи, когда захочешь.
— За что ты меня любишь?
— Не знаю.
Голос у нее неуверенный, взгляд становится чуточку уклончивым. Что она собиралась сказать? На языке у нее явно вертелось не то. франк хотел бы знать что, однако настаивать не решается. Он побаивается того, что может услышать. Возможно, он ошибается, но готов поклясться, хотя это глупо: у него нет никаких оснований думать так, — да, готов поклясться, что она чуть не выпалила: «За то, что ты несчастен».
Это не правда! Он не позволит ей, не позволит никому думать так! Но почему все-таки она прилипла к нему?
Сосед задвигался. За дверью слышно его дыхание. Он колеблется — постучать или нет. Наконец стучит.
— Извините, барышня. Это опять я.
Девушка невольно улыбается. Пробурчав «Всего доброго!», Франк уходит. Но отнюдь не домой. Сломя голову он скатывается по лестнице и направляется к заведению Тимо.
— Сегодня ночью? — чуть ли не пуская слюну, осведомляется Кромер.
Франк жестко глядит на него и сухо роняет: