Грязная работа
Шрифт:
— Я просто хотел спросить у него…
На Чарли никто не смотрел. Сестра так его убеждала выйти из квартиры, он наконец собрался с духом — и вот на тебе?
— Я просто хотел сказать ему, что у него зонтик горит, — произнес Чарли, словно оправдываясь перед обвинителями.
Хотя вообще-то его никто не обвинял. Все бежали мимо: кто-то к телу, кто-то прочь, — и Чарли пихали, затем озирались, точно столкнулись не с человеком, а с сильным сквозняком или призраком.
— Зонтик, — сказал Чарли, ища глазами вещественное доказательство.
И тут заметил
— Вон! Видите! — Однако люди собрались широким полукругом возле мертвого тела, все прижимали руки ко рту, и никто не обращал внимания на перепуганного задохлика, который у них за спиной нес какую-то околесицу.
Чарли пробился сквозь толпу к зонтику: ему очень хотелось удостовериться, а происшедшим его ушибло так, что он даже не испугался по-настоящему. Когда до зонтика оставалось шагов десять, он осмотрелся, прежде чем ступить на проезжую часть: не едет ли еще какой-нибудь автобус. Снова к зонтику он обратил свой взор как раз в тот миг, когда из ливнестока змеей скользнула хрупкая черная рука, схватила зонтик и утащила под землю.
Чарли попятился, озираясь: заметил ли кто-нибудь еще то, что заметил он, но никто ничего не заметил. Никто даже взглядом с ним не встретился.
Мимо протрусил полицейский, и Чарли успел схватить его за рукав, но, когда полицейский развернулся, глаза у него распахнулись в смятении, которое тут же сменилось на достоподлинный ужас. Чарли его отпустил.
— Извините, — пробормотал он.
— Простите. Я вижу, вам работать надо… простите.
Полицейский содрогнулся и стал проталкиваться сквозь толпу зевак к искалеченному телу Уильяма Крика.
Чарли побежал — через Коламбус, по Вальехо, пока сопенье и бой сердца в ушах не затопили собой уличный шум. Когда до лавки оставался всего квартал, его накрыла громадная тень — будто от низколетящего самолета или гигантской птицы, — и позвоночник у Чарли завибрировал.
Он опустил голову, заработал руками и свернул за угол Мэйсон как раз в тот миг, когда мимо проезжал вагончик канатной дороги, набитый улыбчивыми туристами, смотревшими прямо сквозь него. Он поднял взгляд — лишь на секунду, — и ему померещилось, будто в вышине что-то исчезает прямо над шестиэтажным викторианским домом через дорогу; тут он и влетел к себе в лавку.
— Эй, босс, — сказала Лили.
Ей было шестнадцать — бледная, тяжеловатая в корме: ее формы взрослой женщины еще не окончательно перетекли от детского жирка к деторождению.
Сегодня волосам ее выпал лавандовый окрас, и выглядели они, как шлем домохозяйки пятидесятых в целлофановой пастели пасхальной корзинки.
Чарли нагнулся, опершись на горку с антиквариатом у двери, и глубокими задышливыми глотками хватал затхлый дух старья.
— По — моему — я — сейчас — кого-то — убил, — рывками вытолкнул он из себя.
— Отлично, — ответила Лили, игнорируя как информацию, так и манеру ее преподнесения.
— Нам нужна
— Автобусом, — произнес Чарли.
— Звонил Рэй, — сообщила Лили.
Рэй Мэйси был вторым служащим Чарли: тридцатидевятилетний холостяк с нездоровым отсутствием границ между Интернетом и реальностью.
— Он летит в Манилу знакомиться с любовью всей его жизни. Некой мисс Давно-Тебя-Люблю. Рэй убежден, что им на роду написано быть вместе.
— В стоках что-то было, — сказал Чарли.
Лили осмотрела царапину на черном лаковом ногте.
— Поэтому я сачкую, чтобы его подменить. Я это вообще делаю с тех пор, как ты — э-э, не с нами. Мне нужна записка.
Чарли выпрямился и добрался до стойки.
— Лили, ты слышала, что я сказал?
Он схватил ее за плечи, но она выкрутилась из его хватки.
— Ай! Блядь. Отвянь, Ашер, садист уродский, у меня там новая татуха. — Она двинула его в больно локоть и попятилась, растирая себе плечо. — Слышала, слышала. Хватит шизовать, сильвупле. — В последнее время Лили — после того как отрыла в стопке подержанных книг на складе «Цветы зла» Бодлера — обильно пересыпала свою речь французскими выражениями.
«Франсэз лучше выражает глубинную нуарность моего экзистанса», как она выразилась однажды.
Обеими руками — чтобы не тряслись — Чарли оперся о стойку, после чего заговорил медленно и подчеркнуто. Будто беседовал с человеком, для которого английский — неродной:
— Лили, у меня как бы очень плохой месяц, и я ценю, что ты жертвуешь своим образованием ради того, чтобы приходить сюда и отчуждать от меня клиентов, но если ты не сядешь и не проявишь ко мне, блядь, немножко человеческого сочувствия, придется тебя уволить.
Лили села на хромово-виниловый табурет из закусочной, стоявший за кассой, и отвела от глаз лавандовую челку.
— Значит, ты хочешь, чтобы я внимательно выслушала твое признание в убийстве? Все записала, может, даже достала с полки старый кассетник и зафиксировала на пленке? Ты утверждаешь, будто, пытаясь не обращать внимания на твое очевидное расстройство от горя, о чем впоследствии я вынуждена буду сообщить полиции и таким образом понести личную ответственность за отправку тебя в газовую камеру, — я тем самым проявляю черствость?
Чарли содрогнулся.
— Господи, Лили. — Ее зловещие скорострельность и прицельность неизменно его изумляли.
Во всем зловещем она была чем-то вроде вундеркинда. Но имелась и светлая сторона: крайняя мрачность ее мировосприятия подсказывала Чарли, что в газовую камеру он, вероятно, все-таки не отправится.
— Это было не такое убийство. За мной что-то следило, и…
— Молчанье! — Лили простерла руку.
— Мне лучше не являть корпоративный дух через посредство предания своей фотографической памяти всех подробностей твоего отвратительного преступления, дабы не пришлось вспоминать потом в суде. Давай я просто скажу, что видела тебя, но для человека, у которого шарики за ролики заехали, ты выглядел вполне нормально.