Грязные чернила. Книга вторая
Шрифт:
Я расслабляюсь, полностью утопая в звуках природы: где-то вдалеке надрывно кричат чайки, в кустах мягко шелестит тёплый ветерок, приятно обдувая разгорячённое солнечными лучами тело. Чувствую себя такой лёгкой и невесомой, словно пылинка, осевшая на лепесток. Пройди мимо – и меня тут же унесёт дальше.
– Счастье – это же просто эмоция, – говорит Лиам хрипло, и я вся замираю, прислушиваясь. – По мне – это иллюзия. Сказка для людей, чтобы их жизнь имела хоть какой-то смысл. Не уверен, что когда-либо чувствовал себя по-настоящему счастливым. Я просто живу и не думаю об этом.
У меня сжимается сердце. Я распахиваю глаза и поворачиваю голову в
Я касаюсь его щеки кончиками пальцев и улыбаюсь. Вчера он был колючим, как кактус, а сегодня кожа гладкая и мягкая. Приятная. Лиам прижимается к моей руке и прикрывает глаза.
– Я бы хотела, чтобы ты был счастлив, – говорю я тихо. – Неважно, какое значение ты вкладываешь в это слово. Ты заслуживаешь счастья.
– Ты так считаешь?
– Да, уверена.
Лиам улыбается.
– Спасибо. Но на жизнь я не жалуюсь. Я занимаюсь тем, что мне по-настоящему нравится. Если моё творчество делает людей хоть немного счастливыми, тогда я тоже счастлив. Значит, всё это не зря.
– Конечно, не зря, – соглашаюсь я, опуская взгляд.
– А что же тогда делает счастливой тебя? – Он протягивает руку к моему лицу, убирает за ухо волосы и большим пальцем гладит мою скулу. – Погоди, дай угадаю сначала: твой обожаемый Генри Миллер?
Я усмехаюсь.
– Опять ты за своё. Генри Миллер, конечно, хорош, но он не источник моего счастья.
– Тогда кто? Или что?
Я думаю о времени, когда отец жил вместе с нами, и в носу тут же начинает щипать. Эти воспоминания одни из самых счастливых, но в то же время самых болезненных для меня.
– Почему загрустила?
– Потому что я глупая. – Я пытаюсь отвернуться, чтобы скрыть внезапно появившиеся слёзы, но Лиам не даёт мне этого сделать.
– Почему? Расскажи мне.
– Я, наверное, ужасный человек, но я люблю отца больше, чем мать. Так было всегда, – признаюсь я в своём самом постыдном секрете человеку, с которым судьба так беспечно свела меня вновь спустя столько лет. Но я чувствую, что Лиам – единственный, кто сможет понять меня и не осудит за это. – Первое моё слово было «папа». Первые мои шаги были сделаны с его помощью. Он принимал участие в каждой минуте моей жизни. До тех пор, пока не ушёл. Я столько раз подростком сбегала к нему из дома. Вытаскивала деньги из маминой куртки, брала мелочь сестры, чтобы купить билет на автобус и увидеть и обнять отца. Я не хотела возвращаться домой, но папа всегда отвозил меня обратно, и я не понимала, почему. Почему я не могла остаться с ним? Я причиняла матери столько боли этим, но тогда мне было наплевать. Я считала её злой и несправедливой. Она постоянно была мной недовольна, и я думала, что она любит меня меньше, чем послушную и идеальную во всём Хлою. Из-за этого я постоянно сбегала к отцу. Мне казалось, он любит меня больше, чем сестру. По крайней мере, он ни разу не заявлял мне, какая я бестолковая и несносная. Я так хотела остаться с ним в его большом доме. Сейчас я могу жить с отцом в Чикаго, и он даже сам на этом настаивает, но продолжаю жить с мамой, потому
– Элис переживёт, – говорит Лиам, поглаживая меня по щеке. – И ты никому ничего не должна. Ты уже взрослая и можешь делать, что хочешь. Если всё время будешь думать о других, так и застрянешь в том доме и в долбаном Сисеро. Понимаешь? – Он смотрит на меня, и я киваю в ответ. – Отлично. И ты не ужасный человек. Я тоже люблю мать больше, чем Питера, но он сам в этом виноват. Если ты счастлива быть рядом с отцом, скажи об этом Элис. Она поймёт.
– Но как я могу? Она же останется совсем одна.
– Она не останется одна. У неё есть ты и твоя сестра. Есть моя мама, наконец. Она, может, только и мечтает о том, чтобы ты от неё съехала уже, – усмехается Лиам, и я прыскаю в ответ.
– Об этом я не думала.
– Уверен, у неё поэтому и нет нового ухажёра, его ведь даже привести некуда. Как трахаться-то при дочери за стенкой.
– Господи, Лиам, следи за языком! – Я пихаю его в плечо и сажусь, закрывая пылающее лицо руками.
Он смеётся и поднимается вслед за мной.
– Хватит о грустном. Вот, держи. – Он тянется к своему рюкзаку и достаёт две баночки «доктора Пеппера». Одну протягивает мне и придвигается ближе, так, что мы касаемся бёдрами и плечами.
Делаю небольшой глоток напитка и пузыри щекочут мне горло, отчего я морщусь и тихо хихикаю.
– Чего смеёшься? – спрашивает Лиам, и я улыбаюсь ему, качая головой. – Улыбки красивее твоей я ещё не видел.
– Ты что, меня клеишь, Харрис? – Я вскидываю одну бровь, несмотря на растущее в груди тепло.
Лиам закатывает глаза.
– Почему ты всё время ищешь в моих словах какой-то подвох?
– Потому что ты говоришь очень милые вещи, а это так на тебя не похоже.
– Милый – это моё второе имя, вообще-то, – фыркает он, и я прыскаю от смеха.
– Все мы знаем твоё второе имя. Заноза в зад…
– Ах ты маленькая засранка!
Он хватает меня за талию и начинает щекотать, как сумасшедший. Я визжу, газировка расплёскивается вокруг, когда мы валимся на траву, а Лиам смеётся, продолжая нагло истязать мои бока. Я колочу его по плечам, от смеха на моих глазах уже выступают слёзы.
– Я… больше не могу… – кричу я. – Я сейчас задохнусь!
– Скажи, что я милый, – требует он, ухмыляясь и щекоча своими волосами моё лицо.
– Милый, ты милый! – Я смеюсь, и он наконец останавливается, нависая надо мной.
Все звуки вокруг будто становятся тише, время замирает в моменте. Харрис опирается локтями по обе стороны от моих плеч и убирает мне выбившиеся волосы за уши. Я невольно задерживаю дыхание и провожу большим пальцем по его ещё не до конца зажившей нижней губе, ровному носу, выступающим скулам. Какой же он красивый.
– Какая же ты красивая, – говорит Лиам тихо, и я не могу сдержать улыбку.
– Ты тоже. – Я убираю со лба его светлые волосы. – Очень красивый.
Голубые глаза загораются, взгляд теплеет, а на губах появляется слабая улыбка. Лиам касается костяшками пальцев моей шеи, и я чуть отвожу голову в сторону, прикрывая глаза.